Страница 18 из 174
Одно из этих окошек и открыл Палец. За дверями стояли два карлика Палеца: Фонзайдель и Сладкостелящев-Жесткоспадский. Примечательны они были не только тем, что являлись лилипутами невысокого роста, больными карликизмом, а Сладкостелящев-Жесткоспадский носил на шее табличку: «Я знаю, что МЯГКО стелишь, жестко спать!!!» Но Я именно СЛАДКОстелящев».
.
.
.
Они еще неплохо помогали Виктору. Разумеется, Палец никогда не назвал бы их «друзьями», или даже «партнерами», но факты оставались фактами: в сотрудничестве эти трое находили взаимную выгоду.
Фонзайдель и Сладкостелящев-Жесткоспадский были очень серьезные люди. Первый был из обрусевших немцев, еще черт знает когда поселившихся на земле русской. А второй, имя которого мне писать лень, был из дворян. Собственно, как и первый. Да. И всегда, когда оба совершали одни и те же ошибки на пути к бездомности, нищете и бесславию, то вспоминали о своих кровях и фамилиях. Зачем что-то решать и напрягаться, когда ты уже Сладкостелящев-Жесткоспадский?! Когда ты – Фонзайдель?! Праправнук немецких колонистов?! Немецких! Ни польских, ни греческих, а именно немецких?!
.
.
.
Перед взглядом Виктора стояло два уродливых бродяги. Оба держали большой, с человеческий рост, черный плотный пакет. А на плечах Фонзайделя еще и был рюкзак. При виде него у Виктора потекла слюна, но он, подавившись ею проклятым горлом, сдержал ненавистный инстинкт утоления голода. Ведь куда важнее, что в черном мешке, чем те продукты, что нес в рюкзаке Фонзайдель. С-Ж дернулся что-то говорить, но Виктор резко захлопнул окошко.
Бомжи-уроды-карлики (в дальнейшем – БУК) очень обиделись. Но не стоило – дело не в них. Из операционной, где лежала Рая, доносился писк. Правая рука Палеца активно крутила колесо, так сильно, насколько могла. Ему показалось, что коляска ползла по холодному полу логова, и что уже поздно.
Когда Палец оказался в операционной, на осциллографе ползла зеленая прямая линия. Все знают, что это такое, но не все теряли на столе близких.
– #Балаган, #балаган, #балаган – шептал Виктор. Все вокруг сливалось в #цветное кружение вокруг единственной оси, которая сейчас легла горизонтально и была линией на кардиограмме. #Нереальность происходящего давила на Палеца #оголтелым криком от машины жизнеобеспечения. Это был не писк. Это был гром.
Палец вколол противоядие со скоростью пули. Дефибрилляция (всё приспособлено для однорукого) и Рая ожила. Одна горбинка по линии осциллографа, вторая горбинка. Ритм жизни начался. Теперь она не мертва, теперь она спит.
Дрожание рук Палеца (проклятых рук) было настолько сильным, что, казалось, ходящие туда-сюда желваки издают звук.
Лекарство не работало. Оно убивало вместо того, что бы лечить.
Дрожь усиливалась, дрожало теперь все тело.
Успокойтесь, Виктор.
Вибрировать теперь стала и коляска.
Успокойтесь, Виктор.
Ученый не находил в себе силы перекатить тележку ни на сантиметр, (успокойтесь, Виктор) пока саксофон над дверью снова не закричал: бомжи сменили обиду, парализовавшую их, на возмущение, которое привело к действию.
На этот раз Палец открыл все три двери. БУКи зашли и протянули мешок. Они хорошо знали, куда идти. Не в первый раз. Фонзайдель и С-Ж ходили к Палецу уже давно. Несмотря на полное безразличие бомжей к ученному и наоборот, это самое «давно» давало побочный эффект – обе стороны начали неплохо подмечать особенности поведения друг друга.
Между ними всегда была та невидимая отталкивающая сила, которая была между люмпенами и интеллигенцией. Добавить еще к тому, что Фон-з и С-Ж считали себя до сих пор дворянами, а Палец пах как бездомный, и был, мягко говоря, уродом, эта невидимая отталкивающая сила работала с двойным усердием.
Кстати, оба БУКа были с медицинским образованием. Ну как, образованием. Один поступил в мединститут, но его оттуда выгнали. Другой поступил в мед-училище и сам оттуда ушел – боялся крови. Кто из них кто – поймете позже.
– Нет, не туда! – сказал Палец, когда гости зашли в одно из полупомещений. Гости встрепенулись, и потащили мешок в другое полупомещение. По пути Фонзайдель наступил на шнурок, и рухнул на лицо. С-Ж встрепенулся от его крика, и от зрелища, распростертого на полу Фонзайделя. Тот ворочался на спине, зажимая руками окровавленный нос. Крик Сладкостелящева-Жесткоспадского усилился воем через разбитое лицо Фонзейделя.
– Он умирает!!! – ныл С-Ж. – не могу, не могу!! Доктор, доктор!! Помогите ему!! Я крови до ужаса боюсь!!!
Палец молча сидел на своем инвалидном кресле, с закрытыми глазами. Проклятыми глазами. Стресс, который он пережил при виде прямой линии пульса Раисы, чуть спал было, но теперь разгорелся с новой силой, нанося удары по вискам и затылку. Крик-вой-стон-нытье, которое гуляло между клеенчатых ширм операционных и лабораторий Логова, Виктор воспринимал как наглейшее попрание его традиционного хода жизни. Эти двое за пределами мира Палеца могли делать что угодно: сколько им хочется бить носы из-за того, что споткнулись о шнурок, выть о том, что не переносят вид крови, сколько угодно и что угодно, когда угодно и вообще это было не интересно Виктору. Но тут, в Логове, они имели право только на то, что бы принести интересующее Виктора, получить капли и уйти.