Страница 17 из 174
Следующим утром он просыпался, словно после радикального перепоя, и благотворным следствием принятого накануне транквилизатора было отстраненное отношение к пережитому эмоциональному срыву, беззвучно удалявшемуся прочь, будто просвистевшая над городом, но не причинившая вреда, ночная буря. Стакан апельсинового сока, сеанс аутотренинга и физические упражнения… и Палец вновь был in form, каким его и привыкли видеть подчиненные, пациенты и приезжавшие перенимать опыт иногородние коллеги. Но после – все начиналось заново.
Были у Палеца фотографии, которые он прятал. Не считал нужным показывать их самому себе. Три фотографии.
На одной – он и Рая. Еще не уроды. Еще с улыбками. В других телах. С другими душами. Родными. Ласковыми. Не извращенными проклятым злом, так несправедливо разбившим их необычные судьбы.
На другой – трое. Так они себя и называли. «Клуб троих». Лев предлагал название «Сила троих», Станислав – «Супер-тройка». Виктор сдерживался в своей сдержанной манере и называл их, сдержанно, сдержанным «Клуб». Все трое сходились на том, что в названии должно быть «три», которое было одновременно и словом, и числом. Разве что не глаголом. Палец стоял в центре. Лев – слева. Станислав – справа.
Лев был закрашен, исцарапан, зачеркнут, выжжен.
На третьей – студенческая группа Палеца. Первый коллектив, в котором слабый и зажатый паренек расцвел, где уважали его интеллект, где не было диких законов улицы, ранивших Виктора в школе. Там он не считал себя уродом. Да, бывали времена, когда Виктор не считал себя уродом.
Уродом.
Ха-ха! Уродом!
Надпись на стене рядом с дверью логова:
Урод вонючий, чмошник проклятый, доберусь до тебя!
Надпись зачеркнута, и рядом еще одна зачеркнутая надпись: «Гусь». Слева от неё еще одна зачеркнутая надпись «Пес». Эта надпись тоже зачеркнута, и рядом еще одна зачеркнутая надпись: «Гусь». Слева от неё еще одна зачеркнутая надпись «Пес». И так раз восемь.
.
.
.
Были и такие времена. Первые времена, в которых Палец начал жить. Уроды, знаете ли, тоже хотят жить. Несмотря ни на что. Физические ли увечья отбросили их в разряд страшилищ, умственные ли – не важно. Главное что моральные увечья редко попадают под определения уродства. Моральных уродов гораздо чаще оправдывают, чем физических. Потому что на моральных сложнее надавить. Себе дороже.
Уроды, знаете ли, тоже умеют любить. И любовь уродская с любовью урода ну никак не связаны. Это не одно и то же, пусть и похоже. Это как красное и черное на барабане в казино. Выпадает только лишь что-то одно. Потому что человек, способный любить, уже не урод. А если не способный – то при чем тут увечья? Он и без них урод.
На третьей фотографии тоже был Лев. Закрашен, исцарапан, зачеркнут, выжжен.
Больше больших фотографий не было.
Да, семьи – тоже. Любой из нас скажет, что семья обязательно должна быть в списке самых главных фотографий. Поройтесь в залежах своих фото – обязательно семейных будет много, они будут в центре, в рамках, пересмотренные неоднократно.
Но не у Палеца. Конечно, мамаша и папаша делали фотографии. Но, ни одну из них Виктор не сохранил.
.
.
.
Над дверью в Логово зажглась лампочка. Это сопровождалось пронзительным ревом через трубу старого саксофона – такой у Виктора был звонок. Требовался громкий сигнал, что бы было слышно по всему Логову. Палец поморщился и покатился к двери, бросив взгляд на спящую Раису. Там было без перемен.
Саксофон разрывался.
Палец покатился.
А еще он – чертыхнулся. Кто же посмел тревожить его покой? Так Палец думал всякий раз, когда кто-то трубил в саксофон. Но в глубине души Палец радовался. Очень глубоко. Почти в районе пупка души. Это там же, где настоящий, телесный пупок, только душевный.
Палец «споткнулся» о непонятный камушек, колесо резко приподнялось и так же опустилось. Но Виктор не перевернулся. Просто чертыхнулся и дальше покатился.
Саксофон по-прежнему разрывался: труба продолжала усиливать звук от электрического звонка. Палец не спешил открывать. Перед каждым открытием двери ему нужно было сконцентрироваться. Потому что за дверью были другие тела. Нужно было собраться, что бы хоть как-то выдержать контакт с ними.
К Виктору ходили очень многие. Завсегдатаи и новички, конченые наркоманы и здоровяки, богачи и бездомные, маленькие и большие, женщины и мужчины. Все, у кого было тело, по которому циркулировала жидкость. В эту жидкость Палец вносил небольшие изменения. И тело начинало вести себя по-другому, это очень простая механика…
Пока Палец готовится к встрече с клиентами, нужно отдельное слово сказать о двери, отделяющей его Логово от остального мира. Это была система из дверей. Первая дверь была клеткой – прямоугольные, на расстоянии десяти сантиметров друг от друга металлические добротные прутья. Вторая дверь была даже не дверью, а заграждением, утыканным иглами, остро смотрящими на любого подошедшего. Третья – пять сантиметров железа, с окошками.