Страница 42 из 59
Глава 9
Она очнулась, когда повернула ключ зажигания. Знакомый звук послушно заработавшего мотора "шкоды" стал маячком, вернувшим в реальность.
Тело, разум, мысли, эмоции - всё существовало сейчас отдельно. Ощущения, как обломки, которые хаотично вращаются по кривой орбите вокруг развалившейся и рухнувшей основы. Состояние "разобранности" не позволяло ничего толком осознать и прочувствовать, а потому, наверное, и руки не тряслись, и плакать не хотелось.
Вера выехала со стоянки возле дома и двинулась в сторону парка, где вчера гуляла с сыном. Мысль о ребенке прогрызла первую эмоциональную дыру, через которую хлынула невыносимая, жгучая горечь. Хлынула не вовне, в виде слез, облегчивших бы состояние, а внутрь, удушающим ядовитым облаком.
Вера остановила машину неподалеку от входа в парк, сидела и долго смотрела на освещенную фонарями, безлюдную аллею. Немного расслабилась, прислушалась к своим ощущениям. Тело ноет и гудит, словно внутри работает генератор, в голове - ураган мыслей, в ушах звучат голоса - свой, Стаса. Сбивчивое, неясное эхо недавно произошедшего.
В тишине неожиданно раздался звук. Вера вздрогнула, удивленно воззрившись на лежащие на соседнем сиденье сумку и кардиган, которые, выбегая из квартиры, автоматом схватила с банкетки. Достала из бокового кармашка сумки телефон. Высветившиеся на экране имя и изображение мужа заставили по-детски зажмуриться и тут же выключить прибор.
Она сидела с закрытыми глазами, пока не поняла, что время уже за полночь и надо прямо сейчас с чем-то определиться. Вера вспомнила про небольшой отель, расположенный неподалеку, и отправилась туда.
Сняла номер, оплатив пребывание за одни сутки. Пока оформлялась, чувствовала оценивающе-равнодушные взгляды молодого человека за стойкой ресепшена.
В какой-то момент встретилась с ним глазами и, видимо, посмотрела как-то так, что портье откровенно смутился. Что он там прочел или увидел в ее взгляде, неизвестно, но Вере почувствовала странное удовлетворение.
В номере заперла дверь, бросила сумку на кровать и прошла в ванную.
Из зеркала на нее уставилась взлохмаченная бледная кукла с распухшими губами и глазами, похожими на темные провалы. Она сама, глядя на свое же отражение, почти тонула в этих провалах. И не стала больше смотреть, быстро умылась, стянула резинку с волос и вернулась в комнату.
Легла на кровать, не раздеваясь, только сбросила мокасины. Проговорила про себя девиз Скарлетт О'Хара "Я подумаю об этом завтра", закрыла глаза и провалилась в сон.
Проснулась от того, что хочет, а не может пошевелиться. Ставшее невыносимо тяжелым тело не подчинялось и всё-всё болело - голова, руки, ноги, грудная клетка, спина. Даже волосы. С третьей попытки удалось подняться и доплестись до ванной.
Кусая и без того измученные губы, ахая и морщась, стянула футболку и пуловер и уставилась на свое отражение в зеркале. От испуга невольно задержала дыхание.
От подбородка до талии ее тело представляло собой морфологическую карту - сплошь пестрая россыпь синяков. Но больше всего испугал и озадачил внушительный кровоподтек под грудью, слева на ребрах, припухший, багровый и болезненный. Вера вдохнула, глубоко, осторожно, медленно выдохнула, прислушиваясь к ощущениям. Вроде бы дышать не трудно, но ощущения очень неприятные. Неужели она с такой силой налетела на комод?
Принимая душ, Вера стиснула зубы и терпеливо поливала синяки и ушиб холодной водой. Вылезала и одевалась осторожно, остро чувствуя поврежденный бок. Вернулась в комнату, достала и включила телефон.
Посыпались сообщения о непринятых звонках, смс-ки - все от Стаса. Не меньше десятка попыток мужа связаться с ней. Читать ничего не стала, но и телефон решила не выключать, только звук убрала. И тут же прибор ожил, и снова звонил Стас, наверное, получивший извещение, что "абонент снова в сети", или чего они там еще сообщают тому, кто не может дозвониться по причине недоступности абонента.
Постоянный зудеж был невыносим. Вера выключила телефон, швырнула его в сумку и легла. Некоторое время прислушивалась к себе, собиралась в кучку, пока не начала понимать собственные мысли и складывать их в рассуждения.
С мужем ни говорить, ни встречаться сегодня не станет. Не может, не хочет, не готова.
К родителям она такая тоже не поедет, однозначно. Но сказать им что-то надо, чтобы не искали, не волновались. Искать, конечно, не будут, а вот волноваться наверняка начнут усиленно.
Близких подруг у Веры не было, они как-то сами собой остались в прошлом. Все нынешние друзья - не её собственные, а их с мужем общие. Она и познакомилась с этими людьми уже после того, как узнала Стаса. Это всё - его люди. Не её.
Выходит, и обратиться-то не к кому, чтобы отсидеться на нейтральной территории хотя бы день- два, подумать и чуточку прийти в себя.
Остается гостиница.
Вера глубоко, смиренно вздохнула и тут же испуганно задержала дыхание. А ведь болит бок, очень болит. Вдруг трещина, или не, дай Бог, перелом?
Надо идти в травмпункт. Но... раздеться там, демонстрируя колоритные следы пылких мужниных прикосновений и напороться на выразительные взгляды и унизительные вопросы. Нет, и еще раз нет.
Вера разревелась. Плакала сначала горько, как обиженный, потерянный ребенок. Потом зло, как внезапно осознавшая свои ошибки непроходимая дура.
И в голове пронеслось: "Уродка. Провокаторша. Довела мужика".
Проревевшись первой порцией слез, Вера раздумывала продлевать или не продлевать пребывание в гостинице и косилась на сумку, в которой лежал телефон. Еще час неподвижного лежания и кое-какие решения все же нашлись.
На работу ехать нельзя. Вряд ли удастся скрыть за косметикой все живописные нательные "глифы". Да и высидеть целый день за столом, сохраняя лицо, будет непросто. И Стас наверняка будет ее разыскивать на работе.
В десять Вера позвонила в бюро, предупредила, что приболела и пару-тройку дней поработает дома. Это была самая обычная практика в их конторе, и никаких вопросов ее сообщение не вызвало. Янус Многоязыкий все время твердил: "Материал сдавайте вовремя. А работать можете хоть на Луне".
Ей бы быстрее все сдать и в отпуск уйти, да вот беда - ноутбук остался дома. А флешка с текстами? Покопавшись в сумке, Вера снова чуть не разревелась, теперь уже от облегчения - флешка лежала на привычном месте, во внутреннем кармашке. Осталось только где-нибудь раздобыть компьютер.
Пока проверяла наличие флешки, телефон все звонил и звонил...
Потянулась, чтобы снова отключить опостылевший прибор, взглянула на экран. Взглянула с опаской, словно изображение Стаса могло её "увидеть".
Пока до сознания доходило, что звонок не от мужа, палец уже сам нажимал нужную кнопку, чтобы принять вызов, а губы произносили: "Да".
- Верочка, доброе утро, - голос Прокофьева слышался ей странно искаженным. Но виноваты вовсе не помехи в связи.
Этот человек словно Дед Мороз, которого вдруг увидишь воочию.
Или Волшебник в голубом вертолете.
Или еще кто, несвоевременный, настойчивый, смущающий, но удивительно притягательный.
- Я вас не отвлекаю? Вы можете сейчас говорить?
- Да, могу, - на двух коротких словах голос не дрогнул. - Доброе утро, - и это получилось выговорить вполне спокойно.
- Верочка, вынужден обратиться к вам за профессиональной помощью, - продолжил Антон Геннадьевич. - Знаю, что вклиниваюсь в ваши будни неуместно, но... Выручайте, дорогая. Мне нужно составить деловое письмо коллеге. И требуется перевод на испанский. Я, естественно и однозначно, сразу вспомнил о вас. Уж простите меня, приставучего. Письмо небольшое, и нужно сегодня, в крайнем случае, завтра. Я перешлю вам текст по электронной почте?
- Антон Геннадьевич, сожалею, но... - Вера старалась говорить нейтрально-вежливо, но с набегавшими слезами справляться становилось все трудней.- Но я, наверное, ничем не смогу вам сегодня помочь. Мне... Простите... - дыхание сорвалось, и последнее слово она произнесла шепотом, сглотнув горечь в конце.
В трубке воцарилось молчание.
- Вера, вы в порядке? - голос профессора зазвучал уже совсем по-другому. Неузнаваемо серьезно и требовательно. - Вера? - он окликнул ее громче.
Она глотала и глотала комок в горле. Это не слезы, плакать, в общем-то, расхотелось. Она давилась желанием выговориться. Ему, этому едва знакомому, абсолютно чужому, занятому, деловому человеку, хотелось вывалить все свои бабьи страдания
- Я... Да, я в порядке, - голос дрожал, и от этого стало неловко. - Просто, я собираюсь в отпуск. И мне нужно успеть сдать целый ворох переводов. А письмо. Я бы могла, но... Боюсь, что именно сегодня...
- Да, Бог с ним, с письмом! - прервал ее Антон Геннадьевич. - Лучше скажите, что с вами стряслось?
- Все нормально.
- Вера Юрьевна, а я вам не верю. Явно не всё нормально. Голос у вас мертвый. Я, может, и старый, но пока не глухой. И далеко не самый глупый, уж извините за столь очевидную скромность.
У Веры вырвался смешок, больше похожий на всхлип.
- Вера, я не отстану, пока вы меня не убедите, что у вас все хорошо, - снова заговорил Прокофьев. - Да, я настырный, упрямый и ужасно дотошный, если вы еще не поняли. И меня ничуть не смущает тот факт, что вы не оставляете меня равнодушным.
Теперь уже он издал смешок и продолжил:
- Не подумайте лишнего, Верочка. Я не волочусь за вами. Староват уже для этого. Хотя мог бы, честное слово. Если бы не был верен жене. Видите, сколько сразу существенных "но" для того, чтобы вдруг стать легкомысленным?
Вера поняла, что безошибочно определив её состояние, Антон Геннадьевич специально несёт всякую чушь, чтобы снять напряг и не спугнуть начавшее возникать между ними понимание. И даже доверие.
- Я имею дело со студентами, не забыли? Преподаю много лет, насмотрелся всякого, - Прокофьев говорил спокойно, размеренно, просто рассказывал. - Умею неплохо разбираться в попытках что-то изобразить, скрыть, соврать. Некоторые моменты понимаются на уровне инстинкта.
Он замолчал, слышно было, как тихонько прочистил горло, отдалившись от телефона.
- У меня дочка ваша ровесница, - сказал он после паузы. - Её я чувствую особенно. Никогда и никому не говорю об этом, но знаю, когда с ней что-то происходит. Сейчас у нее как раз такое время. Что-то происходит. И с вами тоже. Не отрицайте, даже если причина вашего состояния в прозаической мигрени.
Упоминание о дочери сработало, как спусковой механизм. И снова, как несколько лет назад, лопнул какой-то панцирь или корсет, сжимавший тисками и не позволявший ощутить себя свободней и вправе не таить многое из того, что смущало и терзало.
- Я ... мы... поспорили с мужем. Довольно серьезно.
- Вот именно так - поспорили? Вы это слово хотели употребить? Оно, в самом деле, соответствует ситуации?
- Поругались. Поссорились. Очень сильно, весомо...
- Насколько?
- Более чем. Отчаянно, болезненно и вдребезги, - она удивленно запнулась, осознавая, что говорит правду, которую озвучивает и оценивает прямо на ходу.
- Я могу вам помочь? Чем угодно, Вера, - Антон Геннадьевич говорил, как профессор, как доктор наук, как старший друг и как отец. Она слышала это в его голосе и начинала верить, что такое возможно.
- Только не отклоняйтесь от сути, говорите начистоту. Не отмахивайтесь и не надо никаких светских реверансов, - продолжал Прокофьев. - Я знаю, у вас есть родители и близкие друзья, но подозреваю, что бежать к ним с вашей ситуацией, кхм... как с горячими пирожками, вы вряд ли захотите. Может быть, мы изыщем возможность встретиться в ближайшее время? Со мной можно выпить кофе и безвредно провести время.
Он сдержанно засмеялся.
- Еще раз прошу извинить, Верочка, - произнес он. - Я наседаю, мне это известно. Но уж столь велико мое стремление покровительствовать вам. Без корысти и тайных замыслов, поверьте. Обещаю, что не стану напирать и приставать. Только смена обстановки, утренний кофе или чай. Вы, кстати, сейчас где находитесь? Ведь не дома, я правильно понимаю?
- Не дома, - отозвалась Вера. И растеклась на кровати во внезапном изнеможении, прижимая телефон к уху и закрывая глаза. Голос Антона Геннадьевича как медитативная музыка, мантра, уравновесившая состояние. Прерывать это звучание было выше ее сил, и она сдалась. - Я в гостинице. И на смену обстановки с кофе согласна.
В ванной долго причесывалась, пыталась припудрить, подкрасить. Что-то удалось, что-то категорически нет.
Ворот кардигана и распущенные по плечам волосы скрыли следы на шее, за длинными рукавами не видно синяков на руках. Но никак не получилось усилием вытравить из глаз следы тревоги и беспорядочно мечущихся противоречивых раздумий.
И двигаться, сохраняя осанку, было непросто. Боль в ребрах беспокоила нешуточно.