Страница 56 из 70
- Коль брату не сказала, кто тебя обидел, так мне скажи, Любаша, - прошептал Савелий, - я любого на куски порву, за каждую слезинку мне заплатит. Али ведьминой смерти страшной испугалась?
Кивнула Любаша, а сама и слова вымолвить не может. Погладил её Савелий по светлой головушке, посмотрел ласково:
- Нежна ты да прекрасна, негоже тебе на такие ужасы глядеть.
То-то Федотья глаза выпучила, заметалась по двору, как углядела, кто дочь её блудную на двор привёз. Самого купца Премыслова сын, добрый молодец. Ух, как все матки хотели дочерей своих да за него! Ух, как горели их глаза, стоило тому только в церкви появиться. Старший сын, дело отцово заберёт, жить жене его в высоком терему, мёд пить да в шёлк с соболями наряжаться, ничем не утруждаться. Мечтала и Федотья Любашу свою за Савелия сосватать, подчас как замечтается, как надумает себе счастье такое, а потом как спохватится: да не станет молодец такой на девку её глядеть, глупую да нерадивую, поди, кого получше выберет. А тут гляньте-ка, сон наяву: самый завидный жених десяти ближайших деревень Любоньку рукой сильной обнимает, глядит зелёными очами из-под каштановых кудрей, любо-дорого смотреть, сама душа любуется. Ещё и по всей деревне небось вёз, все тарахтелки покровские видели чудо сие. Набегут завтра к Федотье, будут и так, и эдак выпытывать, что ж говорить-то?
- Принимайте, хозяйка, добро своё драгоценное, - молвил Савелий, и возликовала Федотьина душа, - наказал Данилка ваш, чтоб довёз в сохранности. Вот дочка ваша, Любаша-краса.
Принялась Федотья кланяться в пояс да лепетать:
- Так в избу пройдите, свет вы наш, Савелий Матвеич, негоже гостям дорогим на дворе стоять. Я вам сейчас и медку, и кваску, небось, измучились за вечер. Суматоха-то какая, огонь стеной…
- Некогда мне, хозяюшка, гостевать, уехать уж должен. А вот завтра, коль не прогоните, так поджидайте, приеду с гостинцами да разговором.
Помог Любаше с коня спуститься, бережно на землю спустил, будто младенца в кроватку уложил нежною рукой. А она зарделась, как маков цвет, ручку свою робко отняла, улыбнулась кротко на прощанье. Другая бы уж и к губам прильнула, а эта всё скромнится да скромнится.
Поглядел ей Савелий вослед да ускакал, только и видели.
Бросилась Любаша в избу, щёчки горят, сердечишко то стукнет, то замрёт. Пала на лавку, слова молвить не может, будто язык проглотила. Всё глядит в потолок да не верит, что было всё с нею. Да только помнила ладонь гриву коня да добротный лён Савельевой рубашки, голос его мягкий всё звучал в ушах.
Влетела за ней в избу и Федотья, обняла дочку за плечи, прижала, будто самое ценное во всём мире:
- Сказывай, голубушка, как парня такого отхватила? Как ведьмину смерть с пожаром забудут, так начнут только о вас двоих и говорить. Будут девки слёзы лить, а матки их локти кусать: их-то дочек Премыслова сын в упор не видит, а мою на коне по улице вёз! Ещё и обещал заехать завтра, будто к невесте своей, ещё и разговор держать станет. Неужто сватать тебя надумал?
Коль случилось бы это седмицу назад, так Любаша бы от радости в миг померла: душа б выскочила, унеслась в кущи небесные, да и там бы такого блаженства не нашла, как в Савельевых объятиях. А теперь душу её сковал лишь страх, помнила она, что сказали ей травы лесные: станет отец Влас ходить за ней, очами огненными сверкать да облизываться, матушка ему потакать будет. Позвал он её, она сама и потянулась, к греху смертельному, к падению мерзкому. Страшно то было, жутко, как само тело на зов его отозвалось, к гибели своей направилось. И не противостоять ему, не сбежать от него: владеет он теперь Любашей, будто дитя куклой, что творить с нею захочет, то она и позволит сделать. Самой себе доверять теперича нельзя! Бесы то её повели к нему, а теперь сами бесы ей сказали, что не сбежит больше Любаша от попа!
- В монастырь, матушка, в монастырь отправь меня! – взмолилась Любаша, прижавшись к Федотье, - да подальше, построже! Чтоб лишь молилась я там денно и нощно, чтоб света белого там не видеть, лишь образа да свечи.
Отстранила Федотья дочь, посмотрела на неё так, словно впервые увидела али подумала, что дочь рассудком стала слаба.
- Ты что несёшь такое, горемычная? – молвила она, ласково проведя рукой по Любашиным волосам, однако голос её зазвенел сталью. – Тебя сам Савелий Премыслов на коне домой привёз, назавтра пообещал с гостинцами приехать. Какой тебе монастырь? Уж никуда ты не поедешь, не думай даже. Замуж тебя выдам за купеческого сына, костьми лягу, но выдам! Вот явится твой отец, так и дня не пройдёт, Махайла с Матвеем Гордеичем по рукам ударят. Завтра же начну тебе приданое справлять, да всё равно не поспею. Да и без приданого он тебя заберёт, знаю я то, да перед людьми стыдно тебя босой да голой отдавать.
- А как же отец Влас? А как же подмога ему? Обещала ты, что помогать ему стану, – прошептала Любаша, ушам своим не веря.
- Не будет невестка купца Премыслова с тряпкой по поповскому дому бегать, помои выливать да воск с алтаря стирать, не для её белых ручек то дело! Ты у меня теперь будешь с серебра есть да в золоте ходить, как женой Савелия станешь. И смотри про родичей не забудь, а то знаю я девок, сами взлетят, а родню в навозе оставят. Пока невеста ему, так лебедицей нежною будь, ничего тяжелей кувшина не поднимай, ничего грязнее рушника не бери. Наймичку найду завтра же утром, а то и пару. Много дел нужно до свадьбы переделать, одна я не справлюсь.
- Так ничего он про свадьбу не говорил. Я пока и не невеста ему.
- Станешь вскоре, вижу я то, чувствую. А ну-ка, отец тебе понёву новую привозил с бусами, приволоку, бисером расшитую. Всё из сундуков тотчас же достану, одену тебя как царевну, чтоб глаз не отвести, - засуетилась мать, но Любаша лишь устало прилегла на лавку, смежила веки. Чудо, что ничего мать не сказала ни про косынку потерянную, ни про сарафан порванный, ноженьки исцарапанные, грязные. Да и пусть, не до того сейчас, сном бы забыться, да таким, чтоб не видеть больше живого, страшного леса, книги колдовской не видеть, лица поповского, грехом искажённого.