Страница 46 из 70
- Дело говоришь, молодец. Кабы только не слушалась я ведьму, кабы только сказала она мне правду, что гублю дочь свою, даже такой, пусть и не человеческой, но жизни лишаю…
- Что сделано, уж не воротишь, - вздохнул Данила, повела его Акулина к избе своей.
Ступил Данила за порог и обомлел: сидит у окна русалка его, смотрит на лес. Сразу он узнал её, даже лица не увидев: точно она, некому больше быть. Ни у кого больше нет таких зеленоватых волос, тонких бледных ладошек, стана стройного. Обернулась она, косоньки свои влажные откинула, очами зелёными сверкнула, да как подскочит. Бросилась к нему, руки белые тянет:
- Данила, Данилушка, помню я тебя! Знаю я, кто ты. Друг ты мне, приходил ты к излучине ночью, бусы всё не мог найти сестрины.
Узнала друга дорогого, стало быть, правду русалки говорили, помнила она его, не забыла. Видно, рада ему русалка, так и сверкает очами, голосок звенит ручейком.
Забилось Данилино сердце, будто конь копытами бьёт, жарко в груди стало. Поклонился он русалке, будто доброй знакомой, ручку её ледяную к сердцу прижал. Стало ему так спокойно на душе, вся тревога, что червём изъедала его нутро столько времени, вмиг пропала.
- И я тебя помню, чуяла душа моя, что и есть ты Акулинина дочь. Искал я тебя, у русалок искал, у Лешего, с ног сбился. Уж и найти не чаял, а тут матушка твоя сама меня нашла.
- Зачем ты меня искал? – прошептала русалка, глазоньки блестят как звёздочки.
- Спросить тебя хотел, - молвил Данила, - не Дарья ли ты. А теперь уж знаю, что она. Нельзя без имени жить. Говорила ты мне, что нет у тебя имени, смыла его вода речная. Коль забыла ты его, так я решил тебе и напомнить. Дал себе зарок, что найду я семью твою из жизни человеческой, скажу им, чтоб не искали тебя боле, не тревожились: стала ты девой речной, не вернуть уже. Новая у тебя жизнь.
- Да недолго мне жить осталось, Данилушка, хоть с именем, хоть без него, - всхлипнула Дарья, отвернув личико, - не могу я из избы выйти.
- А что, не можешь ты остаться с матерью навечно? Хоть река тебе, хоть изба деревенская, не всё ли равно? Хочешь, из колодца воду таскать тебе стану, сядь в корыто, лучше реки будет, - улыбнулся Данила, да только внутри кошки скреблись, - зато станешь с матерью жить, а не с Водяным. А я другом твоим стану, ни на шаг не буду от тебя отходить.
- Коль не попаду до конца седмицы в реку, умру я, туманом стану. А душа моя во аде навсегда останется. Сказывали мне то другие русалки, видели они, как сестрицы умирают: только первые рассветные лучи русалочьего тела касаются, бледнеет оно, прозрачным становится. И делается русалка туманом, плывёт вверх. Коль русалка в реке умрёт, так илом станет, а коль на земле – быть ей дымкой. И не отмолить никому больше её душу, не видать ей избавления. Рассеется тот туман, ничего от тебя не останется.
И тут страшно стало Даниле, даже представить боязно, что и с Дарьюшкой такое случиться может. Не для того искал он её, с ног сбился, чтоб смерть её увидеть. Русалки дольше живут, чем люди, а то может и вовсе бессмертны, кто их знает? Не должна она погибнуть, жить она должна. Пусть и навья её жизнь, пусть и нежитью девица стала.
- Коль провела тебя сюда Акулина, так была твоя русалочья дорога открыта. С чего бы ей закрыться?
- Того я не ведаю, да чувствую, что не пускает что-то меня, не даёт выйти. Сказывала мне русалка старшая, она давно уж на дне, что приводили её родичи в дом родной да и уводили обратно, не было заслона, который бы не пускал её. Свободно она ушла, сестрица её в дом привела и сама за руку вывела. А мне заслон невидимый не даёт через порог ступить. И в окно пробовала я уж выйти, и там заслон тот же есть, все пути мне закрыты.
- А можешь ли ты сестриц своих русалочьих к себе позвать? Пусть бы пришли ночью, вдруг помогли бы чем? Любят ведь они тебя, сами ищут по всему лесу, грустят по тебе.
- Не могу я позвать их, уж пыталась, - молвила Дарьюшка, печально головушкой качнула, - да не слышат они меня. Нас в деревню лишь дорога крови привести может - нашей родной али чужой. Родная кровь нас к избе родимой ведёт аль на место, где родичи наши живут, коль сменили избу. А чужая кровь нас ведёт, когда являемся мы к тому, что убийца наш. И к нему приходить мы можем, дар то нам великий.
Задумался Данила, перевёл пристальный взгляд на вдовицу:
- Может то потому, что не хочет Акулина с тобой разлучаться? Отпускает тебя да без материнского навета, сердце её хочет удержать тебя, вот и не получается у тебя через порог ступить. Может если б искренне желала, чтоб ушла ты навеки, так и исчез бы тот заслон. Любовь материнская поди выставила его, от того и нет тебе пути.
- Да что я, враг дитя своему, что ли? – запричитала Акулина, - нет, пусть возвращается, пусть живёт там, где место её. Повидалась я с ней, спокойна моя душенька, знаю я, где Дарьюшка моя теперь живёт. С чистым сердцем отпускала, да не ушла она. Я уж и один раз её провести пробовала, и второй под самое утро: нет толку, застывает она на пороге.
- Ох, думать тут надо, думать, - Данила покачал головой, сжал кулаки, - пробуй, вдова, и в эту ночь дочку вывести. Коль не выйдет – пойду завтра к Лукерье. Не скажет по-доброму, как русалке из избы уйти да в реку вернуться, стану по-злому с ней говорить. Ничем не поступлюсь, да только должен узнать я, что тут сделать можно. Пусть только попробует змеица подколодная соврать, пусть только скроет правду. Всё у неё выведаю, всё прознаю.
- Спасибо тебе, Данилушка, - прошептала Дарья, ресницы влажные опустила, - если выберусь, век тебя помнить буду.
- И на том спасибо, - улыбнулся Данила.
Как увёл Данила Акулину из ведьминой избы, заметалась Лукерья из угла в угол. Сыпала проклятьями, ругалась, на чём свет стоит, запустила в стену огарком свечи зелёной, что под руку попался. Чуть было не бросилась склянки свои да горшки колотить, да вспомнила вовремя, что уж побеги папоротника да цвет бессребреницы поздно запасать, а настойку из костей летучей мыши так вообще три луны готовить. Побьёшь своё добро со злобы, а потом над черепками только рыдать останется. А колдовать надобно, какая же она будет ведьма, коль запасов колдовских нет? И без того уж глупостей сколько от любви своей неразумной натворила, вот уж правду говорят, любящая баба тупей сороки! Уж и за это Сам не погладит по голове, нечего козни строить. Всё б обернулось по-другому, если б не понадеялась она на авось, дала б вдове незаколдованную свечу, сказала б взять неосвящённую соль. Да кто ж знал, что удастся ей русалку привести, а русалка та любовью Данилкиной окажется? Вот уж тесен мир, вот уж где не разгуляться.