Страница 45 из 70
- Она мне помогла, надоумила, - Акулина ткнула пальцем в Лукерью, а у той глаза забегали, покраснела ведьма, как цвет маков, - да лучше бы не помогала! Коли сказала бы, как всё будет, так ни за что я на то бы не решилась! А она, небось, подстроила всё так, чтоб вышло злое великое, чтоб мне больно от того стало да дочери моей.
- Коли бы выполняла всё так, как я сказывала, тогда всё гладко бы и прошло. А коли меня не послушалась, перепутала что, так то уж не моя вина, - молвила Лукерья, да только голос её медовый сорвался, ядом наполнился. Зыркнула ведьма злобно, двинулась к вдове, будто хотела её за ворота вытолкнуть, но не позволил того Данила, встал между Лукерьей и Акулиной. Да и сам теперь стал с подозрением на неё посматривать, будто поверил вдовице, стал уж на её сторону. Вот только этого не хватало!
- Кто б виноват не был, всё равно помочь нужно. Сказывай, Акулина, что с дочерью твоей сталось? Пошто ругаешь Лукерью?
- Да что ж мы на улице-то стоим, в избу что ли пройдём, а то всех соседей переполошим, и мне с того добра и не будет, и вам обоим, - Лукерья скользнула взглядом по соседскому дому, что пусть стоял и далече, да уж вышла на крылечко любопытная Фёкла с корытом, уши развесила. Не часто ведьмины гости на пол-улицы ругаются да рыдают, всё чаще как мыши втихаря шастают. А тут вона представление какое, никакой ярмарки не надо. То-то завтра разнотолков будет, что вдова пришла ведьму хаять, и, побоявшись их, пошла ведьма в избу, за ней и Данила с вдовой отправились.
Севши на лавку, Акулина смотрела волком, сжала белёсые губы. Сколько страданий в жизни перенесла вдова, и вот ещё одно.
- Всё я сделала, как ты велела. И свечу зелёную зажгла, и русалок нашла в ночном лесу, и Дарьюшку свою увела от них. Не заметили они меня, как ты сказывала, не набросились. Домой привела, всё нарадоваться не могла, что со мной моя доченька, пусть и не такая, как прежде, да всё равно счастье то было. Не спит моя дочь, не ест, да и пусть, рядом зато, могу смотреть на неё, говорить с ней, в глазоньки её заглядывать. Да вижу я, что тяготится она в доме родном, не место ей там. Всё она на лес смотрит, а иногда как встрепенётся, будто птичка! Словно зовёт её кто-то из леса, и хочется ей туда, там её дом. Русалки, видно, ищут её, кличут, и понимаю я, что за семью они теперь для неё, новая у неё жизнь, пусть и навья. Вижу, что мучается она, так и сердце моё не железное. Говорю, коль идти к своим хочешь, так иди, отпущу я тебя. Попрощаемся да ступай, помнить тебя буду до самого гроба. И прижалась она тогда ко мне впервые с тех пор, как из леса пришла, будто вправду дочь родная. Полились слёзы из моих глаз, да и она заплакала, говорит, спасибо тебе. Не помню я тебя, прости меня за то и не серчай, да только вижу, что любила ты меня, когда я человеком была. Отпусти же меня, теперь я смогу тебя помнить, буду знать, что есть кто-то, кто меня и сейчас любит.
Заплакала вдова, лицо ладонями прикрыла. А Данила на Лукерью и взгляда поднять не может, такой огонь в нём разгорается. Хоть одно слово скажи, ведьма проклятая, поплатишься!
- «Только», говорит мне Дарьюшка, «не могу я по своей воле уйти. Должна ты за руку меня взять, через порог перевести, так и смогу я дом твой покинуть. Коль ты меня в него привела, так тебе меня отсюда выводить, без твоего согласия не смею я уйти. А если не успею я до начала следующей седмицы в реку попасть, так умру я, растаю с первыми рассветными лучами». Испугалась я тогда, схватила её за руку, говорю, выведу я тебя, хоть сейчас ступай. Подвела к порогу, дверь открыла, благо, ночь была, никто не видел нас. А она ножку свою белую заносит, а ступить не может через порог. Будто преграда какая невидимая на пороге застыла. Ни я, ни она не видим её, а не перейти через порог Дарьюшке, заслон стоит. Глазоньки свои смагардовые широко Дарьюшка раскрыла, а у них ужас плещется. Не могу, говорит, из дома твоего уйти. Закрыта мне русалочья дорога, не пускают меня. Отчего ты, окаянная, не сказала мне, что, коль русалку в дом приведёшь, так уже из него не выведешь? Коли бы знала я то, так не вела б её домой, не мучила бы. Попрощалась бы в лесу тихо, к сердцу бы прижала да отпустила.
- Это ты, старая, виновата, сказала тебе уже, не так ты сделала что-то. Как русалку в дом привела, так и вывести можешь, ничто тебе помешать не должно - разъярённо сказала Лукерья, но, увидев блеск в очах Данилы, отвела взгляд. – Коли нельзя было бы вывести русалку из дома, так я бы не говорила тебе, как её туда привести.
Подскочил Данила с лавки, грозно на Лукерью посмотрел:
- Стало быть, врала ты мне? Говорила, что ничего о русалках не знаешь, а вдовицу в лес ночью отправила, чтоб дочь домой привести. А я и к нечисти на поклон ходил, лес обыскал, у сестриц её речных спрашивал, а была она в доме родном, рядом совсем! - подхватил Данила Акулину под руку да вон из избы, повлёк за собой на двор, - змея ты, Лукерья, подколодная! Нет тебе веры, а ведь другом называла, в глаза же лгала!
Бросилась было ведьма им вслед, да не угонишься. Да и как тут оправдаться, коль вдова всё как есть рассказала? Вот так ходишь вокруг сокола ясного, елеем истекаешь, всю себя отдать готова, а оказывается, что змея ты. А ведь Лукерья всего-то желала любви себе да Даниле. На что ему эта холодная утопленница сдалась, не будет он с ней счастлив, к смерти она его приведёт. Не бывает любовь между человеком и нежитью сильной да крепкой, не любит нежить – питается той любовью, силой людской питается.
Как очутились вдова с Данилой на улице, сказал он:
- Веди меня к дочери своей. Что ведьма натворила, исправить попробуем, коли то в наших силах. Мало времени до конца Русальной седмицы, некогда слёзы лить да горевать.