Страница 41 из 48
Маноле вынул из пакета одну из фотографий на память для меня, размашистым почерком на обороте оставил надпись с той же транскрипцией, лишь изменив смысл, слова так и застыли в памяти: «О д и н и з в о с е м н а д ц а т и». Я положила дарственную фотографию в сумку, пакет с остальными он бросил в ящичек стола…,достав коробочку.
– И у меня для тебя подарочек, – Маноле вынул из неё золотую цепочку с кулоном-сердечком и ловко обхватил им мою шею, подтянул защёлку, – пусть в твоей жизни будет ещё 18 не менее прекрасных динозавров, я не собственник, – мы обнялись, – однако постарайся выбрать из них самого достойного, – он посмотрел на часы, – через три минуты у меня партсобрание, – он помедлил, – оставайся, я устрою ночлег у своей первой учительницы, кстати, она хороший парень.
Я покачала головой: – не могу, дела, приехала лишь увидеть твои глаза, мне нравится, когда они изменяются при виде моей физиономии, – вздохнула.
– Ну, ладно, – тогда бери машину и шуруй домой,– мы прижались друг к другу,– не хочу, чтобы ты шла пешком до трассы.
Вышли из кабинета вместе, он передал блондинке Насте, чтобы та нашла водителя срочно отвести журналистку в редакцию на полустанок. Маноле выкроил ещё полсекунды и сбежал по лестнице, провожаемый взглядами солидных с папочками тружеников села.
– Завтра свободна? – шепнул он на ходу.
Я кивнула в ответ: – если надо, буду и свободна.
– Может, в шесть у «Золотого початка»? – бросил он поспешно, завтра, в шесть вечера… – слова повисли в воздухе.
Его синие глаза с поволокой, смеющиеся, так и въелись в память, оставалось лишь до бесконечности сожалеть, что я не приняла предложение переночевать у первой его учительницы.
t
На этой фразе исповедь в дневнике оборвалась, то ли выпали страницы, то ли не была дописана строка…
Отложив чтиво, о. Александр вдруг расчихался от пыли рукописных страниц, возможно, и от влажного воздуха, в ту минуту батюшка заметил с тыльной стороны приклеенный бумажный карманчик. «Как же сразу не заметил?» – мелькнула мысль. Отогнул его, открылось фото, слегка уже пожелтевшее, в самом низу шуршал засушенный жёлтый мак и цепочка с сердечком-кулоном. Почему-то в тот миг о. Александру стало не по себе, словно тысячи испытаний за один присест обрушились на голову, нервно стал ходить по комнате, всмотрелся в фото... Красивый мужчина в берете, тёмных очках с перекинутой через плечо рубахой, обнажённый до пояса, улыбался, словно живой был рядом с ним, как давний друг, кажется он вошёл в его дом.
Батюшка перевернул фото и сказал самому себе: – талантливо снято, – на обороте же фотографии была размашистая подпись «О д и н и з в о с е м н а д ц а т и…».
Рисунок штрихом и фото были схожи обликом, разнились надписи, точнее, почерки. Почувствовав вновь равновесие духа, он попытался лишь открыть сердечко, однако створки не поддавались, тогда надел очки и понял, что кулон из литого золота. Словно, чего-то опасаясь, он всё сложил в бумажный кармашек, захлопнул дневник, оставалось только предполагать, что журналистка шла к нему с чем-то очень важным, может, спешила поделиться смятением души. Отец Александр глубоко вздохнул – ведь, к сожалению, даже и сейчас не мог вспомнить её имя. Единственно, что он знал и то не совсем был уверен, что она работала на полустанке в местной редакции и ходила в его церквушку. Заблеяла козочка, он спохватился, что пора кормить живность, выдвинул нижний ящичек серванта, положил дневник, набросил на рясу старую фуфайку и вышел под моросящий дождь, открыл сарайчик.
– Ну что, красатулечка, замаялась? – он обмахнул шею козочки поводком с колокольчиком и вывел на воздух.
Мелкий дождь шёл полосой, где побрызгал, а где прошёл стороной ,и земля осталась сухой, лишь прибилась белая пыль полустанка, батюшка вывел козу к ореховому саду на клеверное поле с диким горошком в фиолетовую капочку. Заблеяв от восторга, козочка расположилась на воле, жадно срывая свежий корм. Отец Александр стал собирать попадавшие молодые орехи в сумку, висевшую на шее козы вместе с колокольчиком, мерно позванивающим в пространстве. Вдали послышалось приближение поезда, насыпь задрожала, козочка заблеяла громче, испуганно озираясь. Меж тем на первый путь вышел локомотив, сверкающий новизной после капитального ремонта, о. Александр признал знакомую матрису начальника дороги и помахал рукой, он знал эту молодую семью на полустанке, с большой радостью им повенчанную год назад – он любил, когда в церковь приходили молодые. Однако впереди пути замаячила женская фигура, она, как наваждение, продвигалась по рельсам навстречу мчавшемуся локомотиву. Батюшка, вздрогнув, закричал что есть мочи: – барышня, поезд! – побежал к насыпи, придерживая рукой нагрудный крест на рясе. Отец Александр в какое-то мгновение успел подхватить постороннюю за локоть, стянуть с рельсов на насыпь. Матриса, качнувшись от резкого торможения, замедлила ход и остановилась. Распахнулась дверца и на подъездной путь спрыгнул знакомый машинист.