Страница 37 из 48
Протянул фотографию. Пашалов стоял в борозде в своей неизменной гимнастёрке.
Я крикнула Тамаре Фёдоровне:
– Иди смотреть нашего председателя.
Тамара Фёдоровна бросила печатать.
– Завидую я Пашалову, на меня никто так не смотрел, – сказал Сашка.
– На тебя будут смотреть дети, – сказала Тамара Федоровна.
Появился шеф. Тамара Фёдоровна села за машинку. Я отвернулась, чтоб не видеть. Шеф замурлыкал: – Вот командировка. Езжай в колхоз, на выбор.
Но я всё равно не простила ему, а когда шеф удалился, Сашка сказал:
– Поосторожней с ним. Это поп!
Я промолчала. Стала звонить в колхоз Суворова. Соединили меня быстро, но голос, назвавшийся экономистом, сказал, что председатель уехал получать запчасти.
Заглянул Зайцебский, потянул в свой кабинет. Усадил напротив. Сам прислонился к печке и сказал: «что-то колет поясница, наверное, будет дождь.
– А под каким соусом пойдет материал?
Я пожала плечами: видно будет. Но Зайцебский велел достать блокнот и записывать. Он заходил по кабинету, охая, держась рукой за поясницу: «вновь посетил меня роскошный радикулит, – и продолжил – «если пойду на ферму, первым делом, должна посмотреть, есть ли там наглядная агитация и вывешено ли соцобязательство, в курсе ли этого соцобязательства каждая доярка и знает ли она, какой у неё суточный надой».
Зайцебский смолк и забарабанил по печке. Дальше, продолжал он, как обстоят дела с летним выгоном, есть ли корма и какой суточный рацион коровы.
Он прислонился спиной к печке и застонал.
– У вас никогда не ломила поясница?
– Нет, – сказала я.
Взвизгнула пилорама. И так пронзительно пошёл вскрикивать мотор, что Зайцебский посерел. Он забыл про боль в пояснице и забарабанил в стенку: – прикрутите шарманку!
Но «эта шарманка» жужжала, свистела, звенела, дребезжала. Зайцебский дёрнул ящик стола, выхватил кусок ваты, заложил себе уши. Побарабанил и стал писать передовицу: «Весна шагает по полям».
Я вышла. В коридоре пионеры таскали доски, стругали, кололи, гремели. Пилорама то взвизгивала, то замолкала. Мы уже пытались нажать на шефа, чтоб он пошёл в партком и сказал, что невозможно работать с пионерами. Пусть или нас переводят, или их. Но шеф только обещал – обещанного три года жди.
Как-то мы с Тамарой Фёдоровной обрабатывали письма трудящихся, вдруг распахивается дверь, входит товарищ в комбинезоне с молотком.
– Выпишите гвозди, – сказал он.
Тамара Фёдоровна посмотрела на меня, потом на товарища в комбинезоне с молотком. Я сказала: – «здесь редакция и никаких гвоздей». Всё нужно было принимать с юмором.
Хорошо бы натянуть старую фуфайку, влезть в болотные сапоги, подхватить ружьё и отправиться на охоту стрелять перепелов. Потом забраться в лес. Положить два полена крест--накрест, разжечь костёр. В лесу тишина, только верхушки ш...ш..., их шум напоминает шум рек. Всю ночь потрескивает костёр, лежишь на фуфайке, задрав голову в небо, и чтоб рядом, или где-то поблизости сопел… о н!
Тамара Фёдоровна обладала каким-то особым чутьём, от неё ничего нельзя было скрыть, ни настроения плохого, ни разрыва.
– А ты обрезалась, как стёклышко, видны лишь глаза на лице.
Мы сидели в местной чайной за ужином. Я вздохнула, отпив красного гибрида.
– Странно, но почти те же слова сказал мой духовник, отец Александр.
Она рассмеялась. – Ты ходила в церковь замаливать грехи?
– Тяжело было на душе и я пошла к о. Александру, он славный, хороший, я знала его ещё по Одесской семинарии.
– Ну и связи у тебя, по нынешним-то временам! – она продолжала смеяться.
– Самые что ни на есть нормальные, – ответила я вполне серьезно, – ты не можешь представить, что когда он увидел меня, то сказал фразу, от которой я чуть не у м е р л а!
– Интересно, – Тамара Фёдоровна разлила остатки вина из бутылки, – неужели он провидец?
– Ещё какой! – теперь засмеялась я, – он сказал мне, глядя прямо в глаза: «ты совершила большой грех». Я же по наивности спросила: «о каком грехе вы говорите, о. Александр? «ты сделала аборт?» – спросил он грустно, – ты должна была посоветоваться со мной.
Я лишь покачала головой и ничего не нашлась ему ответить.