Страница 36 из 48
Итак, Николаев закурил «Filter». Он стал рассказывать: у них на курсе есть одна дама, которая в ширину имеет столько-то метров, в длину столько-то, и как она пошла с ним в ресторан, он заказал отбивную, она две, и как он медленно ел, чтоб не завершить раньше – всё же неудобно – дама. Шеф рассказывал детально, Тамара Фёдоровна смутилась и неожиданно заторопилась в типографию. Шеф пробубнил: да, да. И снова принялся потрошить даму и её привычки.
Только Тамара Фёдоровна подошла к двери, раздался телефон, Николаев схватил трубку. Сразу весь как-то подтянулся, вырос на глазах, подхватил авоську и пошёл, мурлыча, размахивая сеточкой, по пути в партком. Синякин уселся на подоконник и сказал: выпить хочется, давайте, ребятки, скинемся. Шеф вернулся под вечер с новым товарищем. Новый товарищ назвался Зайцебским.
Зайцебский был в кирзовых сапогах, длинном потёртом плаще. Он шумно смахнул плащ в угол. Старенький, серый костюм висел на нём мешком. Зайцебский сел, вытянул ноги. Мне показалось, что он и сапоги сейчас стащит. Зайцебский заговорил. Заговорил громко, быстро, глотая слова. Глубокие туманные глаза загорелись на его рябом лице. В дверь просунулась Тамара Фёдоровна, потянула меня за рукав, шепнула: «Синякин в буфете», вышла бочком, и мы полетели в буфет. «Я как чувствовала, что он сорвётся» – тяжело сказала Тамара Фёдоровна.
В буфет вечером не пробьёшься. Звон стаканов и мужики, как мухи, жужжат возле стоек, глотают красный гибрид. Так и гляди, привяжется какой-нибудь псих и начнёт толковать за жизнь. Тамара Фёдоровна отругала его. Сказала, что идёт «тыты, мыты» и если увидит, Сашке конец. Он сразу померк. Опустил голову и поплёлся за нами.
Мы зашли на работу и замерли. На диване растянувшись, босым, храпел Зайцебский, раскрыв рот. Сашка сказал: «ребятки, кто тут есть». Зайцебский открыл глаза: «здесь никого нет». Потом он приподнялся, зевнул шумно, потянул сползавший плащ. Сел, спрятал под себя ноги, сказал, что будет здесь спать, пока не подыщет комнату.
Сашка глядел, глядел на него и как заорёт: «кум фамилия!» Мы испугались и потянули Сашку к выходу, боясь, что он сейчас отколет номер. Сашка взвизгнул:-наш шеф –поп, поп!
Утром мы подумали, что разразится гроза. Но шеф был верен своему оптимизму. Он по-прежнему размахивал сеточкой, в которой таскал уже молоденькие огурчики. Хорошо, когда человек умеет делать вид, что всё трын-трава, главное же, газета. 3айцебский развернул бурную деятельность. Он заходил к нам в отдел и говорил: – «Тамарочка Фёдоровна дайте мне пузырёк с чернилом». А я один раз потихоньку увела этот «пузырёк» с его стола. Он стал кричать: – «кто упёр пузырёк с чернилами!» Тамара Фёдоровна прозвала его Пузырёк.
С первого рабочего дня между Синякиным и Зайцебским пробежала чёрная кошка. Нетерпимость, вообще, жуткая и смешная вещь. Когда Зайцебский передавал Синякину свои материалы, Сашка зеленел. Зайцебский же совал руки в карманы, прижимал голову к плечу и, мерзавец, улыбался. Уходил Зайцебский, Сашка брезгливо, двумя пальчиками, брал материал и читал вслух: «Сумерки. На развилке двух дорог дул сильный порывистый ветер...». Это, правда, была Сашкина фантазия. Но мы смеялись, потому что Зайцебский страдал болезнью: начинать и кончать материалы с лирических отступлений –
---------
«Сумерки», «Светало», «Вечерело». В те минуты заглядывали к Сашке и машинистки послушать творения Зайцебского, от которых Сашка не оставлял живого места.
Машинистки Сашку любили и всё ему передавали. Передавали, когда «Пузырёк» ходит с шефом в буфет, и что тот обещал жене шефа подарить кота, которого он назвал «рабочим классом», потому что этот кот сам себе добывает пищу, и как «Пузырёк» привёз из колхоза двадцать килограммов муки и пять из них отсыпал «тыты – мыты».
Я старалась обойти эти разговоры. Я была рада, что хотя на вечер не остаюсь здесь. Дорога возбуждала и успокаивала меня. Я говорила: ничего страшного нет, такова жизнь, и в этой жизни нужно быть актёром и смотреть на все страсти с юмором, иначе лучше умереть. Как сказал Синякин: хорошо только одному Иванушке-дурачку, у которого есть конёк-горбунок.
А район бросать не хотелось. Шла весна, и скоро зацветут сады, и у меня уже был любимый колхоз, там я просто отдыхала, когда случалось быть в командировке.
Лишь у Тамары Фёдоровны начались размолвки с шефом. Она дежурила за него в типографии, вычитывала корректуру и подписывала газету. А теперь стала замещать молдавскую машинистку, потому что машинистка ушла в декрет, а Николаеву некогда искать подмену.
Я заступилась за Тамару Фёдоровну, но шеф вдруг рассвирепел и скaзaл: «ёлки-палки, не лезьте не в свои сани». У меня навернулись слёзы, я выскочила из кабинета. Сашка Синякин посмотрел на меня и сказал: