Страница 35 из 48
В красном углу горницы среди образов была икона с изображением Богородицы, Лик которой был инкрустирован на дереве. В сумерках, когда из-за экономии о. Александр не зажигал электрическую лампочку, а работал при большой свече, так она, эта икона, вся светилась изнутри, посылая ему свое благословение, по крайней мере, так казалось батюшке. Рядом со старинной иконой лежал полувысохший бутон заветной белой лилии, нашедшей им однажды в пути вместе с рукописью журналистки и по сути что-то изменившей в привычном его укладе. Он лишь вздохнул, засыхающий полубутон напомнил ему снова ту женщину, которую он так и не дождался, имени которой так и не мог вспомнить.
Из горницы прошёл в спальню, вынул из-под подушки дневник, полистал, отогнул страницу. Поправил повыше подушку, придвинул большую свечу и ушел весь в мыслях в странное переплетение событий, ему нетерпелось дочитать до конца, возможно, тогда он вспомнит имя, забытое в суматохе мирских забот.
t
Я приехала в район с самыми благими порывами. Мне понравился полустанок, хотя было сыро, туманно. Добиралась поездом, ещё полчаса шлёпала по болоту, пока не попала в центр. Появилась я синяя, как буряк, а в домике нашем тоже жуткий холод. И он скорее походит на конюшню, чем на редакцию.
Шеф встретил, чуть ли не с объятиями. Я подумала: вот хороший дядька. Он был невысокого росточка, пухленький, похожий на воздушный пончик. Разрешил приезжать на полустанок каждый день к десяти, только во вторник на планерку – к девяти. Сразу хотела метнуться в командировку, потому что душа горела. Шеф сказал: за нами не гонятся, с неделю пойдёт организационный период, будут молодыми кадрами уплотнять газету, и только потом выпустят первый номер.
Через неделю состоялось уплотнение. Нас вызвали в партком. Секретаря звали Владимир Ильич. И когда в приёмной женский голос сказал тихо: «Пожалуйста, к Владимиру Ильичу» – у меня сердце забилось. Мне показалось, что этот голос задел святую струну. Шеф, сияя, воскликнул, что дела идут хорошо, номер на подступе, и только заикнулся о квартирном вопросе. Но секретарь дал понять: район новый и нужно временно перебиться. Шеф оптимистически заверил, что не будет он Николаевым, если его люди станут скитаться по частным квартирам.
Когда мы вышли, Синякин шепнул: хотя он никогда не ездил на слоне, но шеф похож на попика, маленький, кругленький, с бородкой. Возможно, сравнение было не столь удачным, потому что у него выскакивало слово-паразит: Николаев потирал руки, говорил при случае: вот, ёлки-палки, какого секретаря откопал – золото! Вообщем, ходил довольный, мурлыкая себе под нос. Размахивая авоськой, в которой были две книжки и тетрадка, он учился заочно в педагогическом институте. Через три недели ему пришел вызов на сессию. Николаев закрылся в кабинете и «сел на телефон». Выяснилось, что созванивается с районами и переманивает к себе сотрудника, знавшего молдавский язык, обещает ему квартиру.
Потом приехала молоденькая женщина с печальными серыми глазами, родинками и мальчишеской стрижкой. Она была одета по последней моде на периферии – серый в крапинку галстук стягивал ворот чёрной мужской рубахи. Она застенчиво протянула шефу руку: – Тамара Фёдоровна.
Шеф вдруг засуетился, капельки пота выступили на носу. Закурил, но смял тут же папиросу. Шеф сказал Тамаре Фёдоровне, что пока отделил ей комнату в типографии.
Синякин сразу сдружился с Тамарой Фёдоровной и пропадал по ночам в типографии. Я подозрительно смотрела на молодую особу. Раздражала её медлительность, вся её одежда.
Синякин сказал: две вас классные женщины, а не можете найти общий язык.
Однажды я вышла в проливной дождь на трассу. Вымокла, а машины попутной нет. Вижу, под мужским зонтом Тамару Фёдоровну. Я отвернулась, но она остановилась и робко предложила пойти к ней домой. Я согласилась.
Тамара Фёдоровна обрадовалась, взяла меня под руку. Молча ,свернули в типографию. Она провела в свою комнату. Стоял диван, приёмник на тумбочке и стол, заваленный гранками. «Вот и всё моё богатство», – сказала она.
До десяти часов вечера она читала полосы с Синякиным. Потом Сашка ушёл, а она осталась. Я часов до трёх не могла уснуть, потому что гудела печатная машина. А в пять утра раздался телефонный звонок из цеха. Тамара Фёдоровна спала, как убитая, я выскочила в цех. Звонили с почты и кричали: «почему нет газеты?» – «сейчас будет», – сказала я и бросила трубку. Только задремала, прямо очередь пальнула, вздрогнул телефон. В трубке возмутились. Тогда я растолкала Тамару Фёдоровну. Она долго и нудно объясняла в трубку, что сломалась печатная машина и газета будет готова часа через два. А мне Тамара Фёдоровна сказала, что печатник опять запил, и она дала ему проспаться.
– Подожди, вот как сорвется Синякин, – сказала я.
Потом Тамара Фёдоровна выдала такую фразу, которая сдружила нас надолго: «скорей бы на горизонте появился «мыты, ты-ты, мыты…». Я расхохоталась. С этой минуты Тамара Фёдоровна мне понравилась.