Страница 29 из 48
C утра начался обложной дождь, гром обкатывал небо. Гром шёл усталый, осенний, словно прощался с нами до весны, и потомy в последний раз ещё хотел порезвиться, чтоб прослыть в округе неугомонным, и сильным, и молодым. Но к обеду неожиданно прояснилось, затянутое тучами небо, охватила радуга и эта омытая, словно в слезах чистая оранжевая осень вскружила голову. Я открывала в себе новую женщину, совершенно незнакомую мне ранее. Да, эту новую женщину, которую я вдруг открыла в себе, звали Любовь.
На двери прорабской – висел замок. Однако я была уже на взводе. Моя женская интуиция подсказывала – он здесь. На портале башенного крана приспособился кудрявый мужчинка Мирза, который крутил в воздухе кирзовые сапоги и счищал щепкой раствор. На железе ещё держались, как растерявшиеся слёзы, крупные капли недавнего дождя.
– А где Маноле? – спросила я.
– Ушёл подышать озоном, – хмыкнул он.
Спрыгнул молодецки с портала, сплюнул под ноги и скрылся в подъезде, гремя по шлаку совковой лопатой.
Свернула на полустанок и увидела знакомую спину. Держа в руке берет, Маноле перемахнул насыпь, первый путь железнодорожного состава. Я окликнула. Он не обернулся, однако остановился. И не оглядываясь, ждал меня, пока я не приблизилась.
– Хотел Олечке маков нарвать, последних осенних маков, – сказал он, – она ни разу не видела мак.
– Разве в селе не растут маки? – удивилась я.
– Может и растут где, но не такие, – он взял мою руку, – раз провидение привёло сюда, пошли, я покажу полянку маков---- это такая красота, у них второе цветение, что в природе бывает довольно редко.
За молодым ореховым садом вырвались осенние лужайки, обсыпанные после дождя, жучками, бабочками. Неожиданно я вскрикнула:
– Маки! Жёлтые маки! – и побежала вперёд.
Припала на колени и стала слизывать с лепестков их распахнутых чаш капли дождя.
В атмосфере парило, несмотря на сентябрь; Маноле сбросил свитер, снял часы с руки и присел.
– Такую красоту жалко рвать в букет, даже любимой дочери, – он притянул к себе головку мака, – когда я служил в армии и бороздил Ледовитый океан, то видел полярные маки, они расцветали подо льдом, жёлтые, яркие, солнце было затянуто туманом, вместо него светили маки.
– Если мак выживает подо льдом, – удивилась я, – наверное, красота его вдвойне ценнее.
– Я должен согласиться с тобой, – и он привлёк к себе, после паузы продолжил, – сдаю дела прорабские, буду работать в селе. Не хотелось сегодня говорить о грустном.
– Ты хотел уехать, молча? – я отстранилась.
– Да нет, это не меняет нашей дружбы, может, наоборот, – сказал он, – я буду наведываться или названивать, – и он притянул настойчивее, – кого бы ты хотела, мальчика или девочку? – его глаза снова изменились.
– Ты неисправим! – я ударила его по руке, в синих глазах с поволокой было столько чертей.
Мы обнялись. Он обхватил за плечи и правой рукой растегнул на шее цепочку с серебряным крестиком, снял с груди, сдавив в ладони. Это было проделано так мгновенно, что в первую секунду я и не предала значения, скорее, не почувствовала. Однако он приоткрыл ладонь, и, размахнувшись, забросил вглубь поляны маков смятую цепочку.
– Я подарю тебе золотую, с медальоном.
– А вот этого делать не надо, – резко отстранилась, если я принимаю тебя с женой, дочкой, со всеми грехами,..
– И ещё с партбилетом, – он прижал ладонь к сердцу. Его глаза смеялись.
– И ещё с партбилетом, – продолжила я, – почему же ты не можешь меня принять такой, какая я есть, в чём провинился тот крестик? Может, он мне памятен и дорог родительским домом?
Я раздвинула поляну маков и стала искать цепочку. Он поднялся, подхватил меня на руки и вынес.
– Ты помнёшь маки, – сказал Маноле, – и я не смогу нарвать Олечке букет, уж я такой.
С ним не возможно было ссориться.
– Я буду приезжать к тебе каждую субботу, – продолжал он, – я не рвался в партком, но народ так решил, что я в селе самый лучший, честный, порядочный, хороший семьянин, и выдвинул меня в секретари, – он усмехнулся, – я с женщинами умею ладить, а в колхозе почти вся работа на женских плечах.
– Я так думаю, что народу нравятся твои грехи, – в тон сказала ему, – потому что в тебе видит себя, поэтому избрал тебя секретарём парткома. Кстати, я слышала это в редакции, но не придала значения.