Страница 16 из 48
– Стелуца, дай билет, я пошлю одному человеку.
– Кому ещё?
– Не спрашивай. Не спрашивай. Во всём виноват Синякин.
– А, ты видела красавца Маноле?.. Ну, он крепкий орешек.
Потом наступили праздники, я встретила их в полной меланхолии. Ничего хорошего, ничего плохого. Скучно живём. Пару раз вспомнила мастера Маноле и ту линию, которая разбудила меня на миг. Я иллюзионистка. Я не сгораю на медленном огне от желания стать необычной женщиной и впорхнуть в дверь, как зефир. Я должна иметь иллюзию, которая будет меня кормить. Если вчера моей иллюзией был воображаемый предмет, теперь ей завладел конкретный образ, дав обширную пищу моему воображению. Сначала яблоко висело в воздухе, потом оно упало на землю ,и родился всемирный закон тяготения. Моей иллюзией стал Маноле. Я должна или очень сильно любить, или очень сильно жалеть, тогда могу быть покорной и великодушной. И неважно – любят меня, или... я даже об этом не думаю. Мне важно, чтоб моё сердце трепетало, тогда я чувствую, что ощущаю иллюзию. Архимед сказал: дайте ему точку опоры, и он перевернет землю. Внушите человеку иллюзию, и он освободится от страданий. Кто попадал в мир иллюзий, тот знает – как сладок этот мир желаний и грёз.
Ах, боже, что это со мной? Я не виновата: праздники, дождь льёт, завязь на абрикосах осыпается, приёмники трещат, вино кончилось... Я балансирую на острие ножа, через три дня, есть вести, увижу Маноле. Покорим мастера Маноле? Наложим яичную маску, выспимся, выберем такую попутную машину, чтоб не помять платье в изумрудных тонах.
…Вино привезли из подвалов колхоза «Бируинца». Шеф сказал, что его ещё в продаже нет – пока эксперимент. Я попробовала – дай бог каждому пить такой эксперимент. Аромат – по-моему, роза и европейский сорт розового муската. Густое, чуть сладкое, и в стакане будто фосфор горит. Я пропустила первый тост, потому что вникала в тайну нектара, а второй тост сказал Магеллан.
– За наших женщин. За наших красивых женщин. Он сидел между Стелуцей и Галиной.
На полустанке фирменное блюдо – лангет. Возможно, я не обладала навыками резать это выбитое до прожилок мясо, но у меня было ощущение, что режу не мясо, а кусок хромового голенища. Я отодвинула лангет, как неоправдавший мои надежды. Маноле курил в окно «шипочку». Может, попросить сигарету? За мной ухаживали два парткомовских работника, и вся их мужская инициатива уходила на то, чтоб следить за моей рюмкой. Мужчины стали просить Стелуцу спеть свою коронную арию: «Листья жёлтые».
– Стелла Фёдоровна, – сказал шеф.
– Стелла Фёдоровна, – сказал Магеллан.
– Дуй, чеши, папаша, – крикнул Синякин.
Он уже успел набраться, и вино, как солнце, прошло через его лицо – он сгорал. Стелуца поднялась из-за стола, сплела ладони и меланхолично запела: «Листья жёлтые медленно падают в нашем старом забытом саду, пусть они тебя больше не радуют, я к тебе всё равно не приду».
Маноле бросил курить и улыбался краешком губ- он был гостем нашей редакции.
– Стелла Фёдоровна, вы артистка, – сказал растроганный Магеллан. Через три года я поеду в кругосветное путешествие – непременно возьму вас, непременно.
Началась маленькая разминка, и все по одному стали выходить. Стелуца вызвала меня кивком головы за ширму. В зале столы уже сдвинулись, вполголоса крутилась радиола, и молодёжь полустанка танцевала «енку».
– У тебя с мастером Маноле типичная постановка вопроса. Двое сидят в разных углах, смотрят – не смотрят, но им всё понятно, что через час они будут одни, вместе, – шепнула она лукаво. – Я знаю нашу натуру – он осторожен. Хочешь, я проявлю тенденцию, как соотечественница?
Однако ширма резко приподнялась, вошёл Маноле.
– Девочки, хотите кровавую Мэри? – спросил он.
Маноле взял меня и Стелуцу под руки и, не дожидаясь согласия, повёл к буфету.
– Я хотя сам чёрный, но хлеб люблю белый.
Мы расположились в уголке прилавка и следили за таинственными движениями Маноле. Сначала он налил водки, потом осторожно по стеночке стакана добавлял томатный сок, который держался над поверхностью алкоголя.
– Вот вам, девочки, кровавая Мэри. На полстакана водки полстакана томатного сока. Только залпом.
Мы пили кровавую Мэри «ла фуршет». Глаза у Маноле тёмно-синие, почти как чёрные, глубоко посаженные, то играли, как будто в них натягивали струну, и тогда они становились синими с поволокой, то незаметно темнели, почти чернели и скрывали его суть в этой волнующей глубине. Боже мой, как всё сложно! Открылась ширма. Магеллан крикнул: – Стелла Фёдоровна!?
Стелуца засмеялась: – иду петь свою коронную арию: «листья жёлтые медленно падают», – и добавила: – Магеллан отправляется в путешествие на велосипеде, а меня посадит на спицу для услады души.