Страница 9 из 61
- Благословенье Господне дому вашему, мастер Михаэль.
Приветствие Анны не пришлось мастеру по душе.
- А тебя, негодяя-цадокиада, я здесь терплю только из-за Симона, не забывай об этом!
- Которого и самого терпят из последних сил, - пробурчал себе под нос Симон. – Так что смотри, братец, как меня выгонят, тебе путь сюда будет заказан. Ладно, пошли в твой храм. Хоть вид этого петуха-Садока немного развлечёт.
Под хмурым, не внушающим ничего хорошего взглядом скульптора друзья вышли на улицу. Празднично разодетый народ, укрыв головы платками, спешил к храму. Бремя забот и тревог, которое всегда ощущалось в людях, в этот день будто бы ослабло, что приметил Соферим, наблюдая за тем, как они весело и оживлённо переговаривались. Люди менялись, словно Цирцейская звезда уже одним своим неугасимым сиянием внушала неведомое им ранее приятное волнение в ожидании божественного чуда. Горожане часто поднимали головы, чтобы посмотреть на неё: особенно хорошо звезду было видно с площади, прямо над покатой, ослепительно блестящей в свете солнца крышей храма. Другое светило, сияние которого также не угасил дневной свет – полная луна, которая была необыкновенно большой и не заходила уже несколько недель. Казалось, она нагнулась к самой земле, чтобы рассмотреть её получше.
Разогретая храмовая площадь пылала жаром. Людской поток, тянувшийся к храму, оттеснил торговцев в глубину колоннад. Нищие исчезли совсем, пропали со степеней сборщики податей.
Здесь Анна распрощался и заспешил мимо колоннад к дворцу первосвященника, где располагался скрипторий: ему надо было успеть туда до начала службы.
Симон и Соферим остались праздно шататься по площади. Стащили с прилавка пару яблок, тут же на ходу их сжевали, потом Симон достал откуда-то украденный кусок хлеба, который юноши запили молоком – на него деньги у них всё-таки нашлись.
Над площадью витал дух моря. Странно было Софериму ощущать его здесь, в камне, как в тисках, зажатом городе, среди зноя и смрада, всю жизнь окружавшего его жителей.
- Смотри, белые морские птицы! – заметил Симон, указывая другу, как они парят над крышей храма. – Добрый знак!
Испокон веков белые птицы, столь редко залетавшие в город с далёкого моря, ознаменовывали благую весть. Город, лежавший посреди каменистых пустошей, неоднократно страдал от сильнейших пыльных бурь, которые препятствовали не только птице добраться до него, но и его жителям – достичь морского побережья.
Через широкий храмовый портал, распахнутый и тёмный, как пасть чудовища, за подвязанной с краёв тяжёлой занавесью, усыпанной звёздами не меньше, чем ночное небо, было видно священнодействие, происходящее внутри. От высоких золотых семисвечников по стенам поднимался дым, воскуренный во славу светлого праздника, и свет ни одного из них не колебался, но горел ровно и ярко. По центру с двух сторон к столам с подношением для храма вереницей тянулся неиссякаемый людской поток: все шли с дарами и, возложив их, омывали руки. Столы уже ломились от обилья приношений, превратившись в искушение для любого вора. Но здесь, в храме, никто не смел красть, и столы не охранялись. А в самой глубине, отделённые от народа, первосвященники от двух общин, Кафа Садок и Иан Перушим, впервые проводили службу вместе, под одной крышей храма. Одежды обоих торжественны, уборы богаты, но роскошь одеяния главы цадокиадов была несдержанна и броска, а Иан Перушим, пророк и собеседник Бога, держался гораздо скромнее. И казалось, в этом несоответствии и крылось их главное противоречье, которого даже храм не мог изгладить. Но службу они вели на равных, ненавистный Садок и чтимый Перушим; молитвы их звучали одинаково громко, и одинаково заглушало их многоголосье вдруг вступающего хора; и даже хлеб в жертву Богу они преломляли на части, удивительно равные.
В высокое окно оба видели голубую Цирцейскую звезду, и это на неё они обращали всё упованье своё и всего народа. Её свет, что виден отовсюду – знак божьего благословения городу. И верили словам их люди, изголодавшиеся по небесной любви, которой так долго были лишены. И вот, в разгар службы, не дав её закончить, коснулась их божья благодать, как значилось в легенде. Открылись врата храма, чтоб пропустить через себя в лоно дома божьего её носительниц.
Не сразу поняли люди, кто были эти девы, пред которыми, что валы на море, расступились они все. Возмутили девы очерствевшие умы: так наряды их, облегающие тело, были откровенны, словно то путаны ступили за порог запретного для них святого места. Но пробудило одно их появление дремавшие души, и никто во всём храме не остался равнодушен к исходящей от них силе, с которой всех тянуло к ним. Одна их красота, торжественная поступь, одно чувство стана их и даже взгляд, украдкой брошенный, преисполняли откликнувшиеся души неведомыми ранее страстями.
Смешалось всё во храме. Первосвященники прервали службу.
Та, что впереди вошла и стала перед ними, звала себя Амфитрита. Она сказала:
- Великий праздник, вижу я, у вас. Звезду Цирцейскую вы славите сегодня. Мы пришли вослед за нею. Вы помните ещё о нас?
Но общий гул не дал ей ответа. Тогда она сказала:
- Мы музы, благословенье ваше. Примите нас, как должное. Как вы зовёте город ваш, люди?
- Бабиль наш город, - сказали ей.