Пробуждение муз

Самая юная из муз, робкая Асия, отмалчивалась. Праматерь и отец наши укажут тебе, как указали нам, говорили ей сёстры, которые не впервые приходили на землю.

Ожил город, едва они ступили под стены храма. И спустя столько лет они снова видели лица людей, страсти, что таились в них, их красоту. Люди жаждали прихода вестниц Бога, и его благоволения, которое они с собой принесли. Что, как не это, собрало всех жителей под крышей храма в праздник звезды Цирцеи? Тем они словно говорили: «Вот мы, и мы готовы принять дочерей Бога, как когда-то принимали отцы наши, но мы стали лучше и мудрее их».

И первая встреча людей с музами была радостна, как радостна встреча двух насильно разлучённых влюблённых после долгой разлуки. Музы легко любили. Даже в самом последнем негодяе они видели нечто притягательное. Но особенно влекли их люди, чья красота меняла мир. Музы, рядом с которыми меркла любая земная красавица, в своём веками отшлифованном океаном до кристальной, незамутнённой ясности сознании видели в человеке только одну красоту - красоту души. И становились они спутницами творцов - всех тех, кто созидал, придавал своей душе форму и заключал в искусстве. Потому что искусство неотделимо от любви и рождено лишь только ею.

Лаомедея полюбила молодого пылкого поэта.

Диона дарила сны о будущем триумфе архитектору.

Галатея нашёптывала сказки опальному сочинителю.

Лигея и Пасифея танцевали перед уличными артистами.

Иона обласкала потерявшего веру в свои силы скульптору.

Эвридика играла для нищего музыканта и учила его нотам.

Калипсо поцеловала гениального слепого ювелира, и он прозрел.

Орифия пела о любви потерявшему слух певцу, и он вновь обрёл его.

Пасифея вложила иглу отчаявшемуся в болезни портному и сказала: «Это твоё».

Немертея и Амфитрита нарекли себя жёнами смелого непризнанного художника.

Но Асия молчала. Одна, не избравшая любовника. Почему люди стыдились этого слова, в самой основе которого заключена любовь, она не понимала. Что постыдного в том, чтобы любить и беззаветно дарить всё то, что в себе хранишь? Для Асии, как и для всех муз, ответ был очевиден. В этом вершина их счастья и их предназначение. Но, очевидно, люди понимали его иначе.

Город взял другое имя, и жители его стали другими, но Асия не замечала этого. Она впервые пришла на землю и любила её уже за то одно, что ходила по ней. Она любила мир и людей всех вместе взятых. Она не знала, какими они были раньше, как не знала в душе своей греха.

Она гуляла по благословенному Салиму и любовалась им. В его каменных стенах пульсировала незатихающая жизнь, и старые порушенные башни стерегли покой его на стенах. Город на горе, чьи несчётные ступени вели к небу, и Асии казалось, что там, наверху, у храма, Бог ближе ей и всем людям Салима, и стоит только руку вытянуть, и он пожмёт её с ласковостью к каждому, кто в нём нуждается.

Восставал из пепла потерянных времён озолочённый солнцем жёлтый город. Он завлекал в переплетенье узких улиц, навязанных на иссохшую плоть камня, как дорогое кружево. Он поражал лабиринтами нескончаемых кварталов, где в домах, среди стен, окнами обложенных, как сотами, она легко терялась и бродила долгими часами, разглядывая людей, заглядывая в окна. Их жизнь была ей интересна и удивительно близка.

Прохлада величественных колоннад давала ей приют и сон после горячих, изрыгающих жар площадей. И Новый Храм, куда неизменно вёл путь её, он принимал её в свои раскрытые объятия, за занавесь, удивительно повторяющую звёздное небо над собой. Страшил её неподкупный судейский взгляд храмовых чудовищ, и мимо них она пройти стремилась побыстрее, но даже там, внутри, за занавесью, всё равно ощущала на себе его медную тяжесть. Но уже не пугал он, когда она, в покое, приняв как суть свою торжественное и светлое молчанье храма, выходила снова под золото солнца. Она садилась на широкие крутые ступени перед храмом, смотрела вдаль и вниз, на белый город. За его высокими и древними стенами она видела трепещущие зелёные сады, что сотни лет назад льнули к городу, которые давно уже сменила холодная пыльная пустошь. Но её она не видела, она смотрела в прошлое и одновременно будущее города, такое близкое, такое реальное.

Она не замечала рыночных менял и Садокских мытарей, которые жаждали её, хотя бы взгляда её, единственной музы, что сошла к ним. Но силу, которой владела над ними, она не чувствовала. Благоговейно обращаться к посланнице от Бога боялись, заговорить и кланяться боялись, потому что она не просила ничего и ничего не говорила.

И вот одна из матерей с дитём подошла к ней как-то и робко попросила благословенья для хворого ребёнка и благополучия семье. А вслед за ней потянулись к музе толпы обездоленных, несчастных и больных. Асия всех с радостью благословляла, хотя и не понимала, как от неё всё это можно получить; денег же у неё никогда не просили.

Однажды она увидела нищую старуху, побиравшуюся на площади, и подошла к одному мытарю. Она попросила у него денег из мешка и запустила руку в суму, достала несколько монет, и он не остановил её белую, словно из мрамора выточенную, мягкую добрую руку. Асия отдала деньги старухе и, смутившись от её поклонов, которые ей были не нужны, сразу ушла с площади.

Она зашла в тихий сад Салимской библиотеки. Здесь не стояла суета, как на площади пред храмом, но царила тишина и учёный покой. Зелёная вода, зацветшая кувшинками, полнила фонтан, и в ней, как в мутном зеркале, отражались в ряби портики и треугольный фронтон центрального в библиотеку входа. Воду пили неторопливые птицы, и вид их был такой важный, и смотрели они таким высокомерным взглядом, как будто, обретаясь в этом месте, уже знали больше всех остальных птиц с других краёв. Трава блестела на лужайках, между аккуратных деревьев со стриженными пирамидальными кронами сидели читающие, щурясь от светлых, отражающих солнце страниц.