Страница 57 из 61
Тогда Анна воочию узрел, какой приговор вынес им Бог. С глубоким трубным урчанием медная колонна разошлась насквозь трещиной от основания до капители. Металл сползал чешуями, обнажая красную закованную в броню плоть. И, как змея, что сбрасывает кожу, рождается заново, так порождалось на горе оставленным Богом людям чудовище. Ужасные лапы с когтями в рост человека стали на трясущуюся в страхе землю. Чудовище, что выше и сильнее храма, забило яростно хвостом, усеянным железными шипами.
За столько лет ничто не ускользало от несмыкаемых его очей, и все грехи людей прошли плеядой перед молчаливым и жестоким взглядом. Колоссальные скрученные кольца задвигались, зашевелились вверх и вниз, и старая колонна, как дряхлая и полусгнившая лоза, овитая гигантским сильным змием, сжалась – терзаемый металл издал последний вой – и рассыпалась во прах.
Дракон повернул поражающих размеров морду и раскрыл усеянную острыми зубами, готовую пожрать весь белый свет пасть. Город потряс пробирающий до костей, до трещин в камне вопль. Дракон, освобождённый из векового заточенья, ревел, ревел пока не треснула, выпуская монстра, вторая колонна.
Анна видел ясно, как тысячу раз знакомую картину, огонь, обломки на ступенях храма и чёрное небо, пожравшее луну и солнце. Людей, бежавших неведомо куда, в поисках спасения. Но яснее и отчётливее всего он видел дракона, поднимающего перед ним голову, крутящего свои кольца, первобытного древнего гада.
- Бежим же Анна! – взмолилась Амфитрита.
- Иди, - он подтолкнул её. – Спасайтесь все.
Поняла ли муза, что перевернулось в душе его? Она заплакала и бросилась бежать. Уже посредине усыпанной обломками площади обернулась. Чудовище ревело от непереносимой злобы, дёрнуло хвостом, обрушивая своды притвора и древний фронтон, славящий великий Салим на забытом всеми языке, - последнее, что оставалось от прежнего храма. Взметнулась, словно ночное небо, завесь храма, осыпая звёзды на развалины и погребённого под ними Анну.
От горя Амфитрита закричала, как будто дракон разбил ей сердце.
***
- Нет, нет, нет! Евагора, Евагорая, Евагора! Боже, прости и пощади меня, молю тебя!
Восплакал человек над телом убитой собственной рукою музы. Но слёзы скорби, раскаянья и горя не могли искупить его грехов и возвратить дочь бога к жизни. Юда плакал над развёрстой грудью, баюкал окровавленную голову любимой. Черты лица запали, сошла округлость линий, кожа мертвенно побелела. Кровь из раны окропила камень, смешивалась с морской водою.
Кана так и стоял бездвижно, сжимая своё оружье.
- Убийца, убийца Кана! О, я несчастный! Горе нам, горе за то, что мы наделали!
Пещера слушала стенанья и молчала. Потом заворчала, дёрнулась. Море взметнулось и опало: то пролитая кровь разбудила чудище далеко в море, оно разверзло стальные очи и взметнуло хвост, огромный как все горы. Стеной, загородившей солнце, восстало море от ярости удара и неистово бросилось на берег.
Кто мог бы устоять пред первобытной мощь двух разъярённых чудовищ? Дракон тянул бесконечно длинную змеиную свою шею и раскатисто трубил, и от его труба небо сжалось и свернулось, и каждая пролетавшая над городом птица пала замертво.
Второй, уродливое чудище, с покатым лбом свиньи, алчными клыками кабана, ядовитыми и столь огромными, что гнили даже тучи, с телом носорога, ногами медведя и панцирем от черепахи, с силой, сравнимой с молнией, вбило лысый хвост до самого ядра земли и дёрнуло, разламывая мир на части, что перезрелый плод инжира. Развёрзлось ущелье с кипевшей на дне лавой и поглотило треть всех домов, улиц и людей.
Пески взметнулись до горизонта и закружились в сумасшедшем танце. Песок впивался как иголки, и слепли от злосчастной бури люди.
Крылатый Яхин и могучий Боаз вершили правосудие своё.
Волна тяжёлой дланью накрыла побережье. Жадное море слизнуло длинным языком деревья все, все лодки и целую деревню, клыками впилось в берег. Всё закрутилось, перевернулось – и ничего уж больше не осталось, всё унесло безжалостное море. И ни одно живое существо не видело отныне, как над отходящею волною из моря поднялась и росла, росла змеиная голова на длинном теле, и достигала до небес. А тело разматывалось дальше, и скоро заполонил змей собой всё небо. Плоть чудовища была вся из воды, а глаза его горели дьявольским огнём. Потом оно обрушилось на землю, и целый столп воды низвергся на неё.
Гибло всё живое и всё прекрасное. Вмиг стирались с лица земли великие творенья рук людских, жалкие потуги перед всевышней силой. Неистовый ветер, как бандит, как вор, открыл наотмашь худую дверь скульптурной мастерской, содрал всю крышу, но вдруг сам стушевался и пал ниц, теряя неистовство своё перед гением человека; Давид расправил плечи, раскрутил пращу и вступил с ним в священный бой на равных.