Страница 47 из 61
***
А что ожидало опальных и лишённых защитников муз? Всё меньше оставалось тех, кто отгородил бы их, любимейших дочерей бога, от худших проявлений человеческой природы. Город менял лицо, оборачивался чудовищной стороной – благословенный Салим, который они создали, готов был уничтожить их, утопить в своём пороке. Или это был уже не Салим, а какой-то другой город, которого они доныне не знали.
Одним вечером к запершейся в мастерской бежавшего Михаэля Ионе пришла незнакомка, в которой маленькая муза с трудом узнала сестру свою Лаомедею, так она изменилась. Заплаканная, отчаявшаяся и покинутая муза воспевающего лишь счастливую любовь тонкого поэта Дуранте Дельи. Иона тут же заварила ей успокаивающую травяную настойку, и, пока Лаомедея медленно пила, трясущимися руками проливая на себя горячую жидкость, с болью и ужасом взирала на её изуродованное, заплывшее отёками и в кровяных подтёках некогда прекрасное лицо, на худые и бледные, со сбитой кожей на суставах пальцы, слушала шумное, навзрыд, дыхание сестры.
Страшное произошло с людьми, рассказала несчастная Лаомедея. На улицах стало небезопасно появляться, и она оставалась в доме. Но люди вломились и туда, все злые, обуреваемые похотью мужчины, простые, ещё недавно восхваляющие муз горожане. Они избили её, изнасиловали, унесли всё то немногое, что было ценного. Они называли её шлюхой и блудницей и пришли к ней, как к блуднице, беря всё, что желали. Дуранте не было, никто ей не помог. Но когда поэт вернулся и узнал, что произошло, то совершенно обезумел. Украл с базара нож, хотел убить им Кафу. Лаомедея лежала у него в ногах, плакала и билась, молила остаться: она знала, что ждёт его, и что больше они не увидятся. Но Дуранте не мог снести такой беды и ничего не делать. Он ушёл, Лаомедея осталась безутешной. Боясь, что нападение повторится, она пришла к Ионе. Но и здесь они не могут чувствовать себя в безопасности: людям хорошо известны все места, где живут музы.
- Ах Иона, сколько ещё наших сестёр пострадают от подобного бесчинства? Отчего люди так жестоки, почему им непременно требуется властвовать? Почему даже такое светлое чувство, как любовь, они обращают во зло?
Лаомедея была права, мастерская Михаэля, уже пережив одно внезапное нападение, тоже стала небезопасным обиталищем. Надо уходить – но куда? Куда идти растерянным музам, у которых никого не осталось? Все до единой, они шли в единственное место, которое ещё мыслилось им оплотом хрупкого постоянства, эфемерной, но защищённости, той любви, что у них была – в разорённый заброшенный Флорариум. Казалось, только что они расстались при куда более счастливых обстоятельствах. Теперь же их свело вместе общее горе.
Ночь прошла спокойно. А под утро их нашли каратели. Священники-цадокиады явились даже без сопровождения стражи. На сопротивление они не рассчитывали.
- Только что Садок схватил всех муз! И Иону, и Асию вместе с ними! – выкрикнул Симон, едва вернувшись с очередной разведывательной вылазки на городские улицы.
«…слава и честь и сила Господу нашему! Ибо истинны и праведны суды Его; потому что Он осудил ту великую любодейцу…»
Соферим продолжал работу над откровением Иана Перушима и как будто даже не услышал.
- Во дворец, во дворец, к Садоку во дворец! Их приведут туда!
«…которая растлила землю любодейством своим…»
Да, любодейством. Асия, Асия, блудница Асия, пришло время суда Божьего над тобою. Великая блудница… Асия…
Под готовыми листами свежей рукописи лежала, погребённая, книга пророка Иешаи. Великая блудница… Это было сказано там, то последнее, что он помнит оттуда:
«…подойди, я покажу тебе суд над великою блудницею; ибо яростным вином блудодейства своего она напоила все народы…»
- Да ты что, совсем меня не слышишь? – горячился Симон.
…Суд над великою блудницею вершится… То же самое сейчас встречалось и в откровении… Но кто же она, эта блудница?
- Мне надо сейчас же поговорить с его святейшеством.
- С кем??
- Я иду к Иану Перушиму, - решительно сказал Соферим.