Страница 41 из 61
Какая здесь организация пространства, какое воплощение гения - точно на сцене в театре; оно пожрало и несуразную пасть окна, и низкую, словно просевшую дверь и вознеслось на них, как на подмостки.
Сколоть бы это всё. Сколоть и уничтожить из одной лишь мстительной радости.
Невиданное ранее, ранимое искусство уже презрели, предали поруганию в слепом безрассудстве и ярости.
Открылась уродливая дверь и изрыгнула человека в расшитом золотом, одним священникам дарованном одеянии. Хозяин и заказчик, он был впечатлён увиденным. Джотту стоило прогнать и оставить без вознаграждения. Но он был мастером, объективной единицей, которую даже первосвященник Кафа не мог не признать. Божественность, исходящая от его, пусть неоконченной ещё работы, столь велика, телесно ощутима и привела в такой трепет даже обрюзгшую, в продажности погрязшую душу цадокиада, что Кафа восхитился той ясности, с которой явил себя Бог через творение человека.
- Джотта, как прекрасно творение рук твоих! Другим мастерам немыслимо стоять с тобой рядом.
Художник вздрогнул, как будто хвалебные слова первосвященника были столь же немилосердны, как и его обличения в храме.
- Не расти в моей душе горделивого тщеславия, владыка.
- Отчего же, художник должен быть тщеславным, - улыбнулся Кафа. – Для истого творца то не великий грех.
- Тщеславие всегда ведёт по ложному пути… Прошу простить меня, владыка. Я нынче никудышный собеседник.
- Я мешаю работать своей болтовней, - добродушно рассмеялся Кафа. – Не мог удержаться, хотелось хоть одним глазком увидеть работу мастера. Но я ухожу.
Неспеша Кафа развернулся, окинул взглядом всю сведённую на манер гигантской шкатулки комнату. До чего приятно осознание, что лучшие сокровища человеческого гения принадлежат ему, и только он их покровитель. Иан Перушим неумен, отказываясь от богатства и всего того, что оно способно дать: величье и бессмертие от приобщения к искусству.
- Постой, владыка. Поговорить с тобой хочу.
- Ты хочешь знать, одобряю ли я избранные тобой сюжеты и их изображенье? Я полностью доверяюсь тебе, мастер, поскольку сам вижу здесь только совершенство.
- Нет… Я пришёл поговорить о музах. Мне кажется, ты их не понимаешь.
- Правда? Почему же?
И Джотта сорвался. Он высказал всю горечь, что накопилась в нём. Он не отдавал себе отчёта, что и как говорил. Он говорил просто, что перед Господом Богом, и то его душа, измученная, израненная внутренними терзаниями изливалась.
И Кафа Садок, художнику казалось, теперь уж понимает. Первосвященник из демонических обрёл человеческие черты. Тогда, на ступенях в храме, цадокиад выглядел недоступным. То обличала его должность и сан, но не его чувство. Теперь же Джотта находил в нём и сострадание, и признание той роковой ошибки. Художник кончил тем, что, надломленный, припал в рыданиях на грудь первосвященника, ища столь закономерной поддержки в служителе Господа.
Кафе нетрудно было обернуться снисходительным, всё понимающим и даже ласковым и снизойти до горя ближнего, пусть мастер, не отдавая себе отчёта, хулил и ругал первосвященника в речах. Но чем больше произносилось злостных слов, тем ласковее улыбался Кафа. Он гладит Джотту по голове, сам оплот и столп веры даже для такого непокорного, ничуть не уважающего его человека. В тот момент Садок мнил себя до небывалого великим, раз даже враг приполз к нему в слезах. «Как же легко сломить вас,» - думал цадокиад с немалым, впрочем, сожалением от столь легко доставшейся победы.
Так и застал их, войдя, Дуранте.
- Владыка, здравствуй. Я думал, Джотта здесь один.
Не было отца духовного более чуткого, чем тот, каким явился перед поэтом Кафа.
- Дуранте! Я помешал работе Джотты, и ты только посмотри, до чего его довёл! Хорош же пастырь, раз лучших овец своих не щадит! Я беспокоюсь о нашем несравненном мастере. Нет, я положительно запрещаю ему сегодня работать! Препоручаю его твоим заботам и нежнейшим рукам его небесных жён. Уж они-то знают, как поднять его упавший дух.
Расчётливый удар был нанесён. Он услышал всё, что хотел. Теперь оставалось довести дело до конца.
Проводив обоих мастеров, Садок остался в одиночестве любоваться являвшемся миру и его собственным глазам творением художника, талант которого так восхищал. Неужели это музы, безропотные и жалкие девки, сподвигли человеческий гений на такой шедевр?
Пока он размышлял, вернулся Анна.
- Ну?
- Я был у них.
- Они поверили тебе?
- Вполне. Некоторые меня знали.
- Хорошо. И что они рассказали?
- Там, откуда они пришли, в скале есть источник. Из него течёт вода, но какова её природа и откуда она берётся, неизвестно. Источник пробудился с их приходом и иссякнет только тогда, когда придёт время им покинуть землю.
- Они сказали, что уйдут, когда источник иссякнет?
- Они зависят от него. Одна из муз осталась, чтобы следить за ним и призвать всех обратно.
- Узнал, где это место?
- Да. Там, где они вышли из моря, около деревни, которая называется Эвей-Демаре. Их сестра осталась с местными жителями.
- Как думаешь, мы можем на них рассчитывать?
Анна пожал плечами.
- Не знаю. Я не стал бы доверять. Насколько мне известно, люди моря всегда жили верой в приход муз и их божественную силу.