Страница 29 из 61
Евагора перегородила ему путь и заглянула в глаза, которые он всё стремился отвести.
- Ревность всё ещё искушает тебя. Посмотри же вокруг, как прекрасен мир, где вы живёте. Я люблю его, люблю море, эту землю, беспощадное солнце и раскалённый мучительный песок. Я не могу их разделить. Так и между тобой и Каной я не выбираю одного. Вы едины для меня. Прими слова мои, и твоя ревность уйдёт. И больше не будет боли и страха.
- Боли и страха не будет, если ты останешься. Если же это невозможно, я последую за тобой, куда угодно, куда бы ты ни шла, хоть в морскую пучину
- Нет, не надо! Твоё место – здесь, на земле. Твоё предназначение быть счастливым, а не принести себя в жертву моей судьбе. Даже когда я уйду, мы всё равно останемся вместе. Я буду с тобой здесь, - она приложила руку к голове, - и здесь, - она коснулась груди, там, где билось сердце.
Юноша взял её за эту руку и крепко сжал между ладоней.
- Я просто не смогу без тебя, - с отчаянием прошептал он. – Я никто без тебя, я разбит, меня не существует… Ты лучшее, что может у меня быть. Но я на перепутье, я хожу по грани. Я боюсь своего несовершенства, боюсь, не удержусь, сорвусь, и не получу прощения за это.
Все пожирающие мальчика тревоги лежали перед Евагорой как на ладони. Его терзания были и её мучениями. Она порывисто приникла к нему и заключила в тесные и жаркие объятья, словно хотела охватить через него весь мир людской.
- Пусть мне сотни тысяч лет, а вам лишь годы, но к чему мои все совершенства? Бог дал вам большее, чем кому-либо из детей своих. Вы совершаете зло и живёте дальше. И это самое большое прощение, которое вы можете получить.
Со всей силой она стиснула руки на шее юноши и вдруг разомкнула их и кинулась в море, скинула одежду, нырнула и поплыла к горизонту. Обернулась, острый и призывный взгляд вперился в Юду. Приглашение последовать за нею. Очиститься в солёных древних водах от всех сомнений и тревог, забыться…
Он проверил, крепко ли завязан на поясе мешок, и ринулся вослед. Муза плавала, как рыба, да вода и была её стихией, матерью родной. Море обволакивало нежнейшим шлейфом, растворяло в себе, проникало в мысли и несло, несло куда-то вдаль, навстречу неизведанно-прекрасному.
Они плыли вдоль берега, юноша пытался догнать музу, но она всегда оказывалась впереди, оставляя между ними расстояние вытянутой руки. Она игралась с ним, как море, смеялась, призывала продолжать. И Юде стало хорошо и весело, потому что вокруг жила и волновалась непокорная стихия, а над головой смыкался купол неба, и летали и кричали чайки, и была она, которую он так любил…
На мелководье он настиг её, схватил за острую лодыжку и повалил на ребристое, изъеденное волною дно. Сомкнул солёные уста печатью поцелуя, прижался грудью к её груди, и ощутил, как набухли и упёрлись крепкие соски. Преломляющая лучи, разбитая на солнечные квадраты вода объяла тело ей тончайшей тканью покрывала, озолотила женские изгибы. Дева особенно прекрасна здесь, в воде, вобрав всю свежесть моря. Глаза её манили, затягивали, как расплавленный янтарь. Юда вдруг представил их обоих мифическими тварями, её – русалкой, а себя – могучим тритоном, желавшим овладеть возлюбленной, слиться с ней в единой плоти.
Но солнце по-прежнему светило ещё кому-то, кроме них.
По отлогой каменной гряде, уходящей от утёса в море, шёл Кана, за ним тяжело тащился большой клубок спутанной сети.
- Рыба! – крикнул он, бросая улов перед собою. – Большой марлинь пожаловал – удачный день! А ваш?
- И у меня, брат, - Юда показал полный жемчуга мешочек.
- Ну, живём сегодня!
Их дни вошли в привычный всем троим круговорот. Утром Кана ловил рыбу на еду, а Юда доставал моллюсков, за жемчуг добывал вино, масло и редкие в приморской деревушке мёд и фрукты. Занимались любовью, делили вместе трапезу, и в моменты тихого уюта Юда по-настоящему был счастлив. С Каной, с Евагорой вся ревность уходила, естественно и неотделимо он мнил себя единым с ними. Но стоило остаться одному, и демоны разлада вступали в душу, как на лицо, стоит только отвернуться, находит отвращение, сменив мнимую любезную улыбку. Он любил Кану как брата, и то, что делили одну женщину, как будто делало их ближе. Но выпадали ли и другу минуты сомнения, терзало ли одиночество и его?
Закончив завтрак, Юда спустился на камни под утёсом, где Кана у воды распутывал сети. Солнце было высоко и сильно жарило, камни, овеваемые брызгами и шумом набегавших волн, раскалились. Тихое утро сменилось привычным разгорячённым днём. Поднялся ветер.
Юноши молчали. Кана разбирал сеть, Юда смотрел в море, в расщелины камней, куда забегала, переливаясь, шипящая вода и пена. Вдоволь водилось крабов, то один, то другой перебегали из норы в нору.
- Сегодня Евагора опять говорила о своём уходе, - поделился волнующими мыслями Юда.
- Когда это будет?
- Она не сказала. Она ещё не знает. Слушает воду и…
- А ты веришь?
- Во что?
- Что она уйдёт?
Юда ответил не сразу.
- Я боюсь я это верить.
Кана сосредоточенно, не отрывая взгляда, выбирал цепкую колючую водоросль, засевшую между ячеек. Нахмурился. Растение подсохло и не поддавалось.
- Я тоже.
- Неизвестно, когда это случится. Может быть, очень не скоро.
- Может быть.
На середину соседнего от Юды камня боком выскочил краб. Юноша поднял руку, собираясь поймать его. Краб рванул в тень, в глубокую расщелину.
- Как ты думаешь, чем это закончится? Я хочу сказать… Она же выберет одного из нас?
Мозолистые пальцы Каны крутились вокруг сложного узелка.
- Евагора лучшая из женщин. Она знает, мы оба одинаково её любим. И, какой бы выбор ни сделала, он будет мудрым, и я приму его в любом случае. Если выберет тебя, я отступлю.