Страница 26 из 61
Как будто с удовлетворением от услышанного, Кафа Садок всем весом откинулся на спинку покатого ложа. Перевёл холодный, неприятный взгляд на Анну, словно хотел сказать ему: «Так оно и предначертано».
- О, как отвратителен грех сребролюбия и грех лицемерия, - он движением руки указал Анне снова оставить их одних. – Но слаб род человеческий и немощен в противостоянии искушению дьявола. – Он огладил перстни, украшавшие его руки. – Дай Бог нам удержаться и не пасть жертвой его.
Амфитрита сидела недвижимая, полная скорби.
- На милость твою и всепрощение, Господь, грешные, уповаем… Так стало быть отказываетесь? – в тоне Садока почувствовался неприкрытый яд.
- Не могло быть по-другому.
- Я не потерплю отказа.
Что-то страшное произошло с Кафой. Лицо исказила доселе скрываемая гримаса злобы, красивые гладкие черты приобрели уродство низкого похотливого желания. Он сорвался и набросился на вскричавшую в ужасе Амфитриту, опрокинул на ложе, придавив всем телом и не давая пошевелиться.
- А знаете ли вы, что, быть может, совершаете самое большое богохульство, сомневаясь в нас? – яростно шипел дрожащими губами Кафа ей в самое ухо. – Сотни лет осветили нашу власть. Что говорит вам ваш Бог, не это ли? Прислушайся к нему! Не он ли предписал добродетель брака? А что делаете вы? С кем якшаетесь? С нищими и попрошайками! Так любите вы их или только притворяетесь?
Амфитрита стонала от ужаса, распластанная под ним. Её мучения доставляли Садоку несказанное извращённое удовольствие. Птичка попалась в клетку.
- О нет… то не любовь. То похоть их вы удовлетворяете. Продажные девки… Что же вы тогда не продаётесь по своим законам тому, кто больше платит?
Он вжимался ртом в её губы и не давал отвернуть голову, крепко ухватив за волосы. Унизанная перстнями рука грубо сжала маленькую грудь через ткань одежд, и Амфитрита вскрикнула от боли. Обезумев от желания, Кафа раздвинул её сопротивляющиеся ноги.
Ладонь музы упёрлась в стол и натолкнулась на деревянный нож. Амфитрита судорожно сжала единственную свою надежду на спасение, и с размаху ткнула острием обидчику в лицо. Первосвященник захрипел и выпустил девушку.
Из последних сил отчаяния Амфитрита кое-как скатилась с ложа и отползла как можно дальше. Она по-прежнему сжимала спасительный нож.
Кафа отнял руку от исполосованной кровоточащей щеки, усмехнулся оскалом раненного, но только ещё больше раззадоренного хищника.
- Я всё ещё готов простить тебя, если окажешься более податливой.
- Нет! Никогда! Никогда! – в ужасе закричала Амфитрита, выставив перед собой нож в слабой трясущейся руке.
Безумная усмешка Садока стала шире.
- Тогда катись отсюда, маленькая шлюха, пока я не задушил тебя!
Он схватил с блюда золотящийся глянцевитыми боками фрукт и с озлоблением запустил им в неё. Девушка заскулила, как побитая собака, впопыхах вскочила на ноги и, не дожидаясь повторного приказа, убежала с террасы, на ходу поправляя смятое одеяние. Никто её не удерживал.
Кафа поднял обронённый музой платок и приложил к ране, вытер кровяные руки. Вошёл Анна и, увидев изувеченного первосвященника со звериным оскалом на лице, не удержался от возгласа. Было очевидно, Кафа Садок не в себе.
- Считаешь меня безумным? – угадал он. – Да! Я безумен! Смотри, что сделала эта маленькая шлюшка. Дьявол! Что же ты делаешь со мной, дьявол? – первосвященник громогласно расхохотался помешанным, невменяемым смехом. – Ладно, твоя взяла!
Под взглядом остолбеневшего Анны он всё хохотал, хохотал без остановки.
- Твоя взяла!
***
- …если бы я знал, я бы никогда… Но можно было хотя бы предупредить, Соферим…
Юный книжник с трудом разлепил веки. Рядом сонно пошевелилась Асия, а в дверях мастерской стоял мастер Эзра. Юноша сморгнул, прогоняя с глаз пелену. Черты лица мастера-скриптора приобрели чёткость: вид он имел обескураженный и растерянный.
Остатки ночной истомы сдуло, словно ветром. Соферим прихватил штаны и, прикрываясь ими, соскочил с кровати, как ужаленный.
- Мастер Эзра, это… Это просто…
Постыдное положение быть застигнутым наставником, голяком выпрыгивающим из объятий любовницы. Соферим сам не знал, почему скрывался от него. Старший скриптор не слыл ханжой, да и расположения сверх отцовского к музе не выказывал. Никаких поводов для ревности учитель у ученика не вызывал, и всё же… Соферим держал свою любовь к Асии в тайне, ограждал от чужих глаз, как сакральное знание, которое принадлежало только им двоим. Или попросту трусил, как неразумный мальчишка, залезающий к девчонке в постель и боящийся быть застанным строгими родителями-моралистами.
«Стоило самому всё рассказать. Вот дьявол!» - думал Соферим, втискивая непослушную ногу в извивающуюся штанину.
- Простите нас, мастер Эзра! Мы не должны были скрываться от вас. Мы с Соферимом любим друг друга, - сказала Асия.
Ни смущения, ни испуга не отразилось в её открытом, искреннем лице, и слова прозвучали просто, как будто для неё не могло быть ничего более естественного.
- Нет-нет, я ничего не хочу знать, - замахал руками мастер. – Вам вовсе не нужно передо мной отчитываться.
Асия улыбнулась и натянула простынь до подбородка. В заре своей любви она, как и всякая женщина, была счастлива. А истинное счастье не постыдно, это она знала точно. Соферим таился и скрывал их любовь, как будто прятал от самого Бога, но не Бог ли высшей добродетелью нарёк любовь, и не Бог ли и был её чистейшим воплощением? Людей растили и воспитывали в богопочитании, в приверженности соблюдению его заветов, но среди них не значился самый главный, что основа всему, и без которого ни о какой добродетели не может быть и речи – любовь к ближнему своему и к себе, к миру и каждой его частице. Народ свято верил, что следует божественной воле, но без открытого сердца, со стыдом и боязнью, что оно сделает слабее и уязвимее, невозможно жить по вышним заповедям. Асия верила, когда-нибудь Соферим это поймёт.