Страница 20 из 61
На ночь Асии отвели лучший угол в мастерской, в дальней комнате. Соферим отдал ей свою постель, а сам вместе с мастером Эзрой устроился в большом рабочем зале. И долго сон не шёл к нему. Он всё лежал на голой скамье, смотрел в закрытые наглухо окна и слушал, как тиха была ночь.
Томление, глухая тяга его не отпускали. Всей душой он стремился к той, что теперь была так близко. Прислушался и уловил лишь ровное, протяжное дыхание. Мастер-скриптор крепко спал.
С величайшей осторожностью Соферим соскользнул со скрипучей скамьи и, не дыша, мягкими и медленными шагами подошёл к двери. За ней – предел мечтаний, прекрасное созданье, одного которого он жаждал в целом мире. Юноша аккуратно протиснулся в оставленную щель и встал над спящей музой. Вот перед ним каждый изгиб её тела, изящного, точёного, ничуть не скрытого тонким покрывалом. Стирая детали, оно подчёркивало совершенное целое. Она вся была пред ним, распластанная, ещё непознанная, как чистая, нетронутая страница. Что сделает он с ней, как распорядится? Какой рисунок выведет, каким смыслом наделит?
Она вдруг показалась ему совсем юной, девочкой ещё совсем, доверчивой и беззащитной. Округлые и мягкие черты покойного лица и тёмный шлейф размётанных волос. Такая чистая, такая совершенная. Кто он такой, чтоб быть с ней наравне? Она – чудо, а он – лишь человек.
Соферим стоял пред Асией так долго, что потерял счёт времени. Но не коснулся до неё ни разу.
***
- Ну и дурак же ты! – вынес вердикт Симон категоричным тоном.
- С чего же я дурак? – возмутился Соферим.
- Дурак вдвойне, раз не понимаешь! Она пришла, чтобы стать твоей, а ты с ней не возлёг. Таких растяп ещё стоит поискать!
Друг Симон страшно веселился. С озорством поглядывал на Соферима, недоумённо качал головой, как будто никто не совершал поступка глупее.
Соферим даже жалеть начал, что вообще об этом рассказал. Но так Симон сам насел и вытащил признание, как пыточными клещами. Он-то уже успел похвастать, как добился благосклонности Ионы.
- А как же мастер Михаэль? – изумился Соферим такой вероломности друга.
- А что мастер Михаэль? Она же муза, не жена ему. Конечно, она осталась ему верна, но это не мешает ей изредка проводить и со мною ночи. И ты, дурак этакий, даже не представляешь, что это такое! Это высшее наслаждение, доступное человеку!
- Когда ты успел познать все остальные, чтобы судить так строго? – ехидно спросил Соферим. Уж больно убеждённо говорил Симон.
Юноша лишь отмахнулся от колкости друга.
- Я это знаю наверняка. Когда столь совершенное существо, красавица, о которой даже и помыслить не мог, когда она с тобой и принадлежит тебе, когда она отдаёт тебе всю свою любовь – тут есть, от чего сойти с ума. Но не только в этом дело. Она научила меня смотреть на мир иначе. Я стал творить, по-настоящему творить. По сравнению с этим всё, что делал до того, лишь жалкие бездарные потуги. Теперь же… теперь я чувствую, что способен на нечто великое. И это всё она. Она внушила мне веру.
Симон поведал Софериму удивительную историю. Влюбившись в Иону, он захотел сделать для неё нечто особенное, изваять такую скульптуру, которая стала бы отражением всей глубины его чувства. Нечто маленькое, как она сама, трогательное и невыразимо прекрасное. С зудом, от которого горели руки, с осознанием, что ему под силу сотворить шедевр, юный скульптор взялся за работу. Выбрал глыбу неправильной, чудной формы и начал высекать.
- В ней я сразу видел всю фигуру целиком. Знал, где пройдёт каждая грань – оставалось только снять лишнее. Слой за слоем. Я видел так, как учил мастер Михаэль, впервые так явственно и так чётко. Я и сейчас, закрыв глаза, могу тебе начертать её по всем точкам. Но… - Симон развёл руками, изображая полный крах, - я всё потерял. Исчезло ощущение, и колол я наугад. Бестолково и бесцельно.
И когда юноша уже отбросил резец и схватился за голову от отчаяния перед невыполнимой задачей, зашла Иона.
- Ты что-то делаешь?
Симону стало стыдно перед ней и поначалу он не признался. Но горечь пересилила, и он решился:
- Хотел сделать подарок для тебя. Но, похоже, я всё испортил.
- О нет, мне кажется, это лучшее, что ты делал, - горячо возразила Иона, разглядывая недавшуюся глыбу.
- Не надо меня утешать. Или ты издеваешься, я что-то не пойму! – в горечи и гневе вспыхнул Симон.
- Ты посмотри, что вижу я.
Легко, как будто то не камень, а по меньшей мере гипс, муза подняла уродливую глыбу на ладони, поднесла к лицу и с силой дунула. Огромное, невероятно густое, вязкое облако пыли взметнулось по всей мастерской. Симон зажмурился, прижал ладони к глазам и рту, но это его не спасло: казалось, пыль заполонила лёгкие, застряла комом в горле. Юноша закашлялся так сильно, что испугался, как бы не выплюнуть все внутренности.
- Ты что же… делаешь-то?!
Но пыль осела и явила произведение искусства. На ладони Иона держала скульптуру, совершенством поразившую потерявшего дар речи Симона. Безукоризненность и утончённость линий, одухотворённое, неземное женское лицо смотрело как живое, и руки, в истоме прижатые к щеке – какая ладность, какая нежность, ласка в них заключалась! Симон узнал тот ускользающий образ, который у него родился. Но то не он, а только божественный резец мог сотворить такое чудо!