Страница 98 из 123
Федор нахмурился, нехотя взял узелок и с тоской посмотрел назад.
— Спасибо, — совсем поник он. — Улечка была... — он сглотнул подступившие слёзы.
Анне хотелось прикоснуться к нему, успокоить, сказать, что все будет хорошо. Но что она могла сказать? Они потеряли жену и мать, что хорошего может быть после такого? У вампирши заскулила душа, она кивнула.
— Простите… Мне тяжело. Я пойду, — глотая слезы, Анна поспешила к выходу.
— Мамаська! Мама! Не уходи! Я стану халосим, самым послушным. Только останься! — по коридору, визжа, спешил Ульянин Егорка. Спотыкаясь, всхлипывая и отбиваясь от сестер, пытавшихся его поймать.
Анна обернулась, и он пулей влетел в ее объятья, повис на шее, уткнулся мокрым личиком в шею. Она инстинктивно прижала его к себе, приласкала, гладя по спинке и голове. В ту же секунду сердце, екнув, разорвалось, рассыпалось по телу и осколки жемчужинами полились из глаз.
— Ну-ну, маленький. Что ж ты? — только и смогла прошептать Анна, заставив голос звучать спокойно.
А внутри все рвалось, колючими иголками врезалось в тело, и теперь вампирша сто раз согласилась бы умереть, лишь бы этот мальчонка не остался сиротой. Неужели он видел душу своей матери?! Как? Почему?
Федор тронул ее за руку, пытаясь мягко забрать сына, стал бормотать извинения. Ребенок взвыл, забил руками и ногами, вцепился в побелевшую вампиршу еще крепче. Она взяла его за пухленькие ручонки, попыталась оторвать, но сил отказаться от его прикосновений, было слишком мало — по телу молоком разливалась незнакомая материнская нежность. Она обволакивала глупую вампиршу, подчиняя себе, останавливая от безумного поступка — разлуки с беззащитным крохой, нуждающемся в маме.
Нет! Анна заставила себя рывком расцепить его руки, почти бросила в объятья отца. Мальчик забился, стал изворачиваться, пытаясь высвободиться и вновь помчаться к Анне.
— Мама! Мамаська! Юбимая! Венись! — истошно орал он.
Задохнувшись от нового приступа паники и боли, Анна попятилась, нащупала дверь и спиной вывалилась на площадку. Не помнила, как сбежала вниз, как оказалась на улице и помчалась прочь. Перед глазами застыла картина отчаявшегося, остервенело отбивающегося ребенка, напрасно зовущего маму, которая больше никогда не придет.
И в ответ на застывшее воспоминание, боль разъедала Анну изнутри, разрывала и выворачивая так, что тошно было дышать.
Она бежала, не разбирая дороги не ощущая, как внезапный дождь режет лицо. Буря набрасывалась на нее с таким остервенением, будто хотела разорвать на части. Но напрасно голодный воющий ветер цеплялся зубами за полы плаща, тянул их, стараясь отодрать кусок побольше. Анна не замечала ничего вокруг, — ни воя, ни капель-уколов, ни полыхающих молниями глаз разъяренного неба.
Вампирша очнулась только дома. Не у Маркуса, — у Антона! Помедлив, метнулась в конюшню, выпустив черного рысака и, не седлая, выскочила на нём в грозу. Прижавшись щекой к, исходящему паром, телу животного, Анна дала волю слезам. Она его почти не направляла, — конь скакал на восток, увозя за Москву. Туда, где равнодушный город не услышит отчаянного крика разорвавшейся души; где исчезнет сероватым бликом осколок материнского сердца, насильно оторванного от ребенка; где в вампире навсегда умрет человек и останется лишь оболочка с окаменевшим сердцем, закрытым для любых чувств; где Вселенная скроет вампиршу от посторонних глаз и никому вовеки не выдаст тайну её проклятия.
Почти у самой кромки леса Анна скатилась с лошади, упала ничком, уткнувшись в намокшую, вспаханную ливнем, землю, и зарыдала. Вцепилась руками в остатки бедной поросли, выдрала ее с корнем и впилась ногтями в распоротые земляные бока. Хотелось дотянуться до земляного сердца, сжать его пальцами, отдавая невыносимую мучительную боль.
Анна взвыла. Крик, смешался со всполохом молнии и оглушительным громовым раскатом, резанул по горлу соляной сталью, обжег грудь изнутри и иссяк, перейдя в глухой гортанный рык. Смешался со слезами и горькими бессмысленными ударами кулаков.
Ослабев от крика, Анна заставила себя подняться. Сквозь толщу дождя было почти ничего не видно, и она пошла наугад. Что толку стонать, когда все, самое ужасное, уже произошло?
Вокруг гнулись и со стоном ломались ветки, листья шептали людскими голосами, капли шумели в кронах, но Анна ничего этого не замечала. Она молила только о том, чтобы силы поскорее закончились, в голове перестали наслаиваться воспоминания.
Стоило остановиться, и перешептывались внутри совесть и вина, било ознобом, тело требовало крови. Анна была не готова повторить убийство. Антон ошибся, — не стать ей настоящим охотником, не избавиться от человеческих чувств.