Страница 54 из 109
Наши дни.
- В той деревне жили одни старики, - невозмутимо продолжал следователь. – Раз в месяц туда прилетал вертолёт: доставлял пенсию и товары в магазин. Всё остальное время они жили отрезанными от мира. Незадолго до появления в деревне Чудова, к одной старушке приехал погостить внук - Иван. Он как раз дембельнулся из армии. В ту злополучную ночь он спал на чердаке, завернувшись в ватное одеяло, брошенное поверх копёнки сена, и оказался единственным человеком, кому посчастливилось дожить до утра. Фёдор пробыл в деревне до следующего вечера, и когда стало смеркаться, ушёл в лес. А Иван всё это время сидел на чердаке и с ужасом наблюдал за ним через маленькое отверстие между досок. Уж не знаю, что его спасло. - Грачёв усмехнулся: - Может вязанки лука и чеснока, которые сушились на верёвках? Парень, конечно, тронулся головой. Сами понимаете - ему пришлось ещё неделю дожидаться вертолёта, в деревне, полной мертвецов. Но как бы то ни было, его свидетельские показания и легли в основу дела, о котором я вам рассказал.
После этих слов, следователь устало откинулся на спинку стула и выжидательно уставился на меня. Признаюсь, я был ошеломлён, но ещё больший диссонанс в моих мыслях вызывала та серьёзность, с которой Грачёв рассказывал про оборотня по имени Фёдор Чудов. Хотя, кто знает: может, следователь и анекдоты рассказывает с такой же сосредоточенной физиономией? Конечно, в его монотонном повествовании звучали только голые факты: бежал из тюрьмы; зарезал в лесу одичавшего старика, который, в свою очередь, отправил к праотцам несколько десятков охотников; жил в земляной норе; зачем-то рвал в клочья одежду и разбрасывал её, где ни попадя. Наконец, переоделся в звериную шкуру и в таком виде перебил всех жителей глухой таёжной деревни. Но моё воображение невольно рождало недостающие образы и дорисовывало детали. Так что картина того, что случилось пять лет назад в сибирской глухомани, приобрела для меня вполне логичный и завершённый вид. Вот только для этого нужно было всего лишь поверить в оборотней - самую малость, но следователь Грачёв, как и положено, оказался прожжённым прагматиком и реалистом. Он искал иных объяснений, решительно отвергая всякую паранормальность и мистику, и это упрямство иногда отражалось на его бесстрастном и немного бледноватом лице. До недавнего времени я вообще полагал, что люди вокруг мало чем отличаются от меня и имеют схожие представления о мире, но, как оказалось – это совсем не так. И порой переубеждать кого-то с пеной у рта не имело ни малейшего смысла, потому что этот «кто-то» смотрел на очевидные вещи совсем иначе.
Как бы то ни было, монолог Грачёва произвёл на меня неизгладимое впечатление. Нечто подобное я однажды испытал в развалинах заброшенного особняка на окраине Котова, оставшись наедине с мрачными, облупившимися от времени стенами и тихими шорохами, которые доносились со стороны погружённой во мрак лестницы. Тогда, в глубине своей души я ощутил неприятный суеверный холодок и был готов поверить в существование привидений. Наверное, во мне пробудились отголоски тех страхов, которые когда-то испытывали мои древние предки и которые передались мне генетически. Подобное, видимо, случается, когда вольно или невольно цепляешься за кончик нити, уходящей в затянутое туманом прошлое.
И всё же - оборотни? В наше время? Помилуйте, разве такое возможно? Однако, допустив факт их существования, можно было объяснить и смерть старика, чьё тело Федя обнаружил в лесу после ночного нападения. Казалось бы: будь старик оборотнем – то как беглому зэку удалось его прикончить? Ведь из оружия у него не имелось ничего, кроме самодельного ножа? Ответ был очевиден: годы взяли своё, и старику просто не хватило сил регенерировать повреждённые ткани. После удара Фёдора, оборотень сделал полсотни шагов в сторону своего логова, а затем упал и умер. Вряд ли обыкновенный человек сумеет повторить то же самое, если принять во внимание, что в его головном мозге торчит нож.
Гул голосов, наполнявших тесное пространство пиццерии, медленно нарастал – до этого я не слышал ничего, кроме монотонного голоса следователя. Кофе на дне чашки уже остыл, и я не стал его допивать. Оглянувшись, увидел, что посетителей заметно прибавилось, все места заняты, а те, кому не повезло, стоят в проходе и внимательно следят за процессом поедания пиццы за столиками. Свою мы со следователем давно оприходовали, и я поймал на себе несколько недовольных взглядов: дескать, давайте уже, освобождайте место – другим тоже хочется почувствовать себя итальянцами.
- Я, наверное, повторюсь… - тихо произнёс Грачёв, постукивая подпиленными ногтями о край стола и косясь на стоявшую в проходе даму, которая сверлила нас милыми изумрудными глазками. При этом её каблучки, выглядывающие из-под розового платья, выбивали из кафельной плитки звонкий и воинственный марш. Казалось, ещё немного, и она сорвётся с места в галоп. - …если скажу, что к подобной чертовщине отношусь скептически. Я привык оперировать фактами, но в данном случае они мало что объясняют. Так что, я был бы не прочь докопаться до истины, которая – я в этом уверен, - вполне понятна и лишена всякой мистики. Кем бы ни являлся беглый зэк Фёдор Чудов, я просто хочу отыскать его и засадить на веки вечные за решётку – в этом заключается мой основной интерес. Ваша Анника каким-то образом с ним связана, а значит – выйдя на след одного, можно отыскать и другого. И вы поможете мне в этом.
- Хорошо, - задумчиво ответил я. – И с чего же я должен начать?
- Начните с этого… как это у вас называется, когда художник выезжает на природу и там рисует?
- Пленэр.
- Точно, - Грачёв ткнул указательным пальцем в направлении висящего над головой красного абажура. – Ваша Анника наверняка имеет отношение к лесу – там она может без лишних свидетелей проделывать свои фокусы с превращениями. Я не удивлюсь, если она и Чудов являются последователями некоего языческого культа, ритуалы которого требуют облачения в шкуры животных. Вы когда-нибудь слышали о славянском боге Велесе?