Дыхание Велеса

    моей супруге Анне за неоценимую помощь в

написании этой книги.

Деревня спала. Последняя лучина давно уже догорела и ставни в избах были наглухо затворены. Стали поговаривать, что в этих местах объявился огромный медведь. Видеть его не видели, а вот следы указывали на то, что зверь бродит где-то рядом.

Было тихо, и только волки подвывали на Луну со стороны леса. За что ей такая доля? Видно, никому она не приносила радости и от этого из века в век слышала в свой адрес только слова черных заговоров, ругательства и тоскливый вой.

Этой ночью на извилистой лесной дороге появился косматый старик. Лучи ночного светила озаряли его путь, растекаясь впереди бледными пятнами, а звезды подмигивали, выглядывая из-за темнеющих облаков. Посох странника cо стуком ударялся о землю, выбивая бурую пыль и отмеряя пройденные версты, которым не было конца и края. Полы длинного дорожного плаща, вытканного самой ночью, задевали за верхушки пряных трав.

Он явился сюда не один. Вот на пригорке, с которого он только что спустился, стали попарно загораться оранжевые огоньки глаз. Пять существ, которым они принадлежали, двигались среди деревьев на некотором удалении от старика, охватывая его полумесяцем. Их причудливые фигуры, покрытые жесткой шерстью, иногда попадали в столбы лунного света, и смертельный ужас сковал бы любого человека, повстречай он эту безмолвную и жуткую свиту на ночной дороге.

Лицо старика выглядело суровым. Тяжелым взглядом, от которого впору было валиться деревьям и дрожать земной тверди, смотрел он в сторону видневшегося вдали человеческого жилья. Когда-то там, на священном месте, горел неугасимый огонь - зничь, денно и нощно оберегаемый жрецами. По ночам языки пламени были видны за несколько верст, и горе постигало тех, кто не сумел уберечь костёр от дождя и ветра. Но давно уже не звучали требы старым богам, идолы были повержены, а вера пращуров растоптана. Ещё во времена досточтимого Великого князя Владимира Мономаха, пришли в эти края, заселённые племенами непокорных вятичей, греческие епископы с русскими воеводами, а те привели за собой вооруженные рати. И молвили так: «Подчинитесь нам по добру и платите дань с земли вашей. Примите веру новую, ибо и князья, и бояре ее уже приняли, теперь же дело за вами сталось». И пошли некоторые на берег озера и окунались в воды его и на грудь им, вместо оберегов, вешали крест, как символ их нового Бога. Те же, что остались верны язычеству, многое претерпели за это: добро их растаскивали, жилища сжигали, а самих изгоняли вон, называя «погаными», словно не славянами они были, а дикими половцами. И так хотели стереть их из народной памяти, что стали рисовать варварами, не имеющими до того ни письменности, ни милосердия, ни света разума - мол, приносили они своим богам человеческие жертвы и верили в деревянных истуканов. Но, разве Перун просил кого-то проливать на капищах людскую кровь? Вряд ли! Всё это выдумки воинствующих жрецов и безумцев, принявших осеннюю грозу за божий гнев. Так стоит ли по этим немногим судить об остальных? А идолы… Разве не являлись они для язычников тем же, чем являлись для христиан иконы? Воистину - немало пролилось крови под знамёнами старой веры и немало ещё прольётся под знамёнами новой, ибо учений множество, а суть человеческая неизменна.

С тяжёлым чувством взирал Велес, как самые преданные его последователи разбредались по свету. Он понимал - время древних богов уходит в прошлое; ведал, что Русь ожидают тяжёлые времена, и только единство веры могло сплотить разрозненные славянские племена, а многоликое язычество этого не позволяло: одни поклонялись Хорсу, другие громовержцу Перуну, а третьи Даждьбогу. Прячась среди лесов или растворяясь среди христиан, хранители древних знаний ещё долго печалились о своей судьбе и тайно справляли тризну по минувшим временам, но течение жизни неумолимо, и с каждым годом их становилось всё меньше. Даже он, Господин Дорог, не мог им помочь, ибо его силы таяли, лишенные жертвенных подношений и людских молитв. Но прежде чем навсегда уйти на верхние уровни Нави[1], Велес отправился в странствие по миру живых. Он навещал тех, кто остался верен ему - кого же находил достойным, принимал в свою свиту, даруя способность обращаться в любого зверя. Но избранных оказалось немного, и всех их можно было пересчитать по пальцам руки.

Горьки думы старика и виной тому не дальняя дорога, ожидавшая его впереди. Он привык к странствиям – не зря же кое-где его называли Водчим Всех Путей.

 Горько ему было оставлять этот мир, в котором он обучал людей мудрости и ремеслам, помогал сиротам, пас в небесах стада облаков и вдохновлял певцов-боянов.

Горько ему было, что былинного богатыря Волха Всеславича, которому он передал знания по магии и чародейству, поминали теперь не иначе, как исчадием ада.

Горько ему было, что даже Ясуням[2] оказалось неподвластно течение времени…

Старик вышел из чащи, оставляя за собой медвежьи следы, а затем миновал озеро, в котором, как в зеркале, отражались мириады звезд. Вот, наконец, предстала перед ним деревня, с самого края которой находилась искомая изба. Он взошел на крыльцо, вырубленное в земле и застеленное скрипучими половицами. Вдохнул, втягивая ноздрями стелящийся по двору туман и над его головой, словно из опрокинутой глиняной крынки, растекся Млечный Путь. В сырую землю вонзились ножи и свита старика, кувыркнувшись через них, приняла человеческий облик.

Теперь все было готово, чтобы призвать на службу последнего избранника.

[1] Навь - потусторонний, загробный мир.