Страница 46 из 60
Никогда бы не подумал, что вернусь снова во Флоренцию. Вновь окунусь в эту непривычную мне обстановку: спешащие по своим делам и на ходу переговаривающиеся люди, стремительно проезжающие телеги, стайки шумной ребятни, запахи пряностей и свежих овощей с фруктами - если гулять по рынку.
Матье и я шли пешком, ведя лошадей под уздцы.
Первый раз, когда я едва проехал через городские ворота, Флоренция врезалась в память как какой-то новый мир: красочный, излучающий особый колорит, сотканный из солнца и улыбок с карнавалами и весельем.
Не сказать, чтобы Флоренция показалась мне красивее Дижона. Это просто другой город, где живут такие же люди - только с иным менталитетом, иной шкалой ценностей, нежели принятой в Бургундии.
У меня на родине в особый почёт возводится воинское умение, искусство и коммерция играют второстепенные роли. Во Флоренции иначе: самые высокие налоги платит дворянство, если не занимается предпринимательством. Всяческие привилегии имеют купцы и судовладельцы с ростовщиками, художники и писатели, скульпторы, учёные.
Любопытной мне показалась практика наказания людей, совершивших какое-либо преступление: им давали дворянский титул и облагали высокими налогами.
Правда, поначалу я счёл это каким-то абсурдом.
В Бургундии считалось зазорным для дворянина заниматься банковскими делами - к деятелям торговли относились с лёгким оттёнком пренебрежения и презрения, хотя многие разорившиеся дворяне брали в долг деньги у столь презираемых ими купцов и банкиров, во Флоренции людей всячески поощряли преумножать богатства.
Но какое-то странное настроение чувствовалось среди людей в этот день, точно они чем-то очень озадачены или даже полны еле сдерживаемого гнева, который так и витает в воздухе.
Двое прохожих, одного из которых мне случилось по неосторожности задеть, что-то говорил своему спутнику о Фьоре Бельтрами - моей жене. Невыплата денег Фуггером аугсбургским по выданному мне векселю отцом Фьоры - прекрасный повод вновь вернуться в город красной лилии, где правят Медичи.
Скорее всего, новоиспечённый тесть не очень мне обрадуется. Ладно, он с удовольствием швырнёт в меня что-нибудь тяжёлое, если таковое подвернётся ему под руку. Того взгляда, обращённого им на меня в то утро, вполне хватило, чтобы понять одно: Франческо Бельтрами меня ненавидит. Тяжело признавать это, но ненавидит флорентиец меня за дело.
И он прав.
Первое время моё решение казалось мне правильным и единственно верным: любыми путями добиться руки Фьоры, чтобы за счёт её приданого спонсировать военную кампанию сюзерена и погибнуть на поле боя, чтобы искупить вину перед предками за женитьбу на внебрачной дочери Жана и Мари де Бревай - родных брата и сестры. Конечно, несправедливо обвинять дочь в дурных поступках её родителей, но как мне всё объяснить монсеньору Карлу? Не уверен, что он поймёт. Быть может, я сам поставил себя в такое положение? Наверно, надо было изначально просить руки Фьоры у её отца по-человечески: без шантажа и без намёков о том, что мне известна тайна рождения девушки.
Всё чаще преследовала мысль, что правильнее было бы убедить жену уехать из Флоренции в Бургундию. В Селонже бы она была в большей безопасности, чем во Флоренции - любовь и ненависть народа которой не отличались постоянством, как рассказывали мне единожды бывавшие там мои соотечественники.
Даже если бы ей какое-то время грозила опасность раскрытия её тайны в моём имении, всё равно была бы возможность для синьора Бельтрами и его дочери арендовать небольшой дом в любом из городов Италии и Франции, где у моего тестя наверняка есть друзья или хорошие знакомые.
Я думал, что смогу пожертвовать Фьорой ради цели герцога, смогу от неё отказаться и больше никогда не пытаться с ней увидеться, что значится одним из пунктов того идиотского договора с Франческо Бельтрами. Образ моей супруги не покидал меня с тех самых пор, как я уехал на следующее же утро после первой ночи. Фьоры не было рядом лишь физически, но её присутствие ощущал постоянно.
На поле боя моей гибели не произошло, как мне хотелось первое время, только потому что я делал всё, чтобы выжить. Всё время стояла она у меня перед глазами: такая утончённая и ласковая, нежная, жизнерадостная и красивая, излучающая собой тепло. Искренняя, умная и добрая, щедрая, смелая и любящая. Почему-то мне виделась Фьора, одетая в тёмно-красное платье, так подчёркивающее её стройную фигуру, чёрные волосы собраны в косу и перевиты нитками жемчуга. Серые глаза Фьоры глядят умиротворённо и светло. Её изящная ручка едва касается шахматных фигур, на лбу появляется морщинка - выдающая задумчивость.