Русское ничто

Вскоре я заметила, что многие учителя, особенно те, кто жил в общежитии, беспробудно пьют. Однажды, по пути в уборную, я встретила в нашем коридоре учительницу по информатике. Она куда-то брела в одной ночной рубашке, ее запах и вид были ужасны. Из ее бессвязного бормотания мне с трудом удалось узнать, что она направляется в магазин за водкой. Я отвела ее домой и сходила за спиртным сама. После этого пришлось выпить с ней из вежливости немного водки. Комната этого заслуженного работника образования была еще более ужасающа, чем сама хозяйка. От острого запаха мочи можно было сойти с ума. Повсюду на полу стояли тазы, переполненные этой субстанцией пополам с рвотой, их содержимое перетекало через край. Очевидно, учительница решила упростить все жизненные процессы и не давала себе труда посещать туалет.

Спустя некоторое время я тоже поняла, что единственным спасением от беспросветной тоски здесь может быть только пьянство. Но я не нуждалась в тусовке. Приобретя в комиссионке старый, постоянно барахливший черно-белый телевизор, я пришла к выводу, что проблема общения в целом решена. Почти каждую ночь я устраивала интеллектуальные посиделки со своим единственным черно-белым приятелем, глубокомысленными монологами реагируя на происходившие на экране события. Если кончалось пойло, я, чтобы не вступать в неприятный контакт с вахтершей, наглухо запиравшей на ночь вход, вылезала из окна кухни и отправлялась в ближайшие ларьки за добавкой. Иногда там меня останавливали скучающие милиционеры, а встречные школьники клянчили мелочь на опохмелку.

Естественно, что на следующее утро я с трудом выходила на занятия. Чтобы добраться до учебного корпуса, необходимо было миновать крыльцо, на котором постоянно курили студенты. Увидев мою сгорбленную фигуру, неуверенную порывистую походку, они, нисколько не смущаясь, разражались мне в лицо громким хохотом. Они отчего-то, возможно, начитавшись Гоголя, дали мне странное прозвище - Солоха. Некоторые передразнивали меня, изображая, как я хожу, сзади кто-то норовил хлопнуть меня по попе и быстро спрятаться за спину смеющихся товарищей.

- Солоха! Выпрямись! - кричали они мне.

Я придумывала самые разные уловки для того, чтобы миновать крыльцо и избежать оскорблений. Существовала еще обходная дорога через лесополосу, но там меня постоянно облаивали собаки. Однако собаки были все-таки лучше людей, и поэтому я все чаще брела на работу через дендрарий, предпочитая быть облаянной и, может быть, даже укушенной, но не униженной. Если у меня были перерывы между лекциями, я оставалась на кафедре - ведь отлучиться в общежитие, чтобы пообедать, означало подвергнуться дополнительной травле возле проклятого крыльца. Вместо этого я шла в туалет и, закрывшись в кабинке, пила спиртное из взятой из дома бутылки. Иногда я давала студентам письменное задание, а сама выходила во дворик, садилась на скамейку, пила и курила. Безусловно, мои действия не оставались незамеченными.

Разумеется, на занятиях студенты вели себя приличнее, ведь им предстояло сдавать зачеты по моим предметам. И, даже несмотря на это, многие демонстративно сидели с презрительным видом, отвечая молчанием на мои попытки спросить у них что-нибудь по теме занятия.

Отношения с коллегами на кафедре философии складывались тоже далеко не гладко. Заведующая кафедрой, старая убежденная холостячка по прозвищу Коровка, разводила собак и кошек, компенсируя тем самым отсутствие семьи. В сущности, в качестве семьи она воспринимала коллектив подчиненных и поэтому устраивала бесконечные заседания, на которых обсуждались кошачьи проблемы. Часто дискуссии заканчивались затемно. Преподавательский состав кафедры она подобрала по своему вкусу - здесь были сплошь старые девы и убежденные холостяки. Один преподаватель постоянно жаловался на лекциях студентам на свое одинокое положение.

- Холодна постель философа, - глубокомысленно говорил он. В отличие от меня, над ним особо не смеялись, а молча и тревожно выслушивали его эротические фантазии.

Всемирную историю преподавал Юра Тухляев. Он, как и я, закончил Московский университет, но только исторический факультет. Тухляев сразу стал любимцем заведующей - он постоянно ночевал у нее дома, выгуливал кошек с собаками, покупал для них корм, а летом усердно работал в огороде начальницы. Его усилия не пропали напрасно и скоро, с помощью связей заведующей, он успешно защитил докторскую диссертацию. Своего брата он бросил жить в такой же как у меня убогой комнатке в общежитии, размером в восемь квадратных метров, а сам проживал в выбитых для него Коровкой трехкомнатных апартаментах. Собственную мать, по настоянию своей злобной как фурия жены, он не пускал даже на порог квартиры. Меня он сразу возненавидел, но виду не показывал, а строил мелкие пакости. Поскольку сбор взяток со студентов имел в институте характер систематический, Тухляев опасался, что я, не участвовавшая в этом небогоугодном занятии, способна сделать публичными его неблаговидные действия. Поэтому он решил сработать на опережение и устроил мне провокацию.

Если отдельные студенты пытались все-таки как-то осилить этику и эстетику, то более сообразительные пошли другим путем: по договоренности с Тухляевым организовали для меня "подставу" со взяткой. Я сидела в одиночестве в перерыве между занятиями на кафедре. Вошел студент, который уже несколько раз безуспешно пытался сдать мне зачет по этике. Я вручила ему учебник и предложила прочитать из него одну главу. Он прочитал и сел отвечать. Зазвонил телефон, я подошла к столу заведующей и взяла трубку. Это был Тухляев. Поговорив с ним, я вернулась за свой стол, выслушала ответ студента и поставила ему в зачетку оценку "удовлетворительно". Как только он вышел, на кафедру ворвались три человека в штатском и предъявив удостоверения отдела борьбы с экономическими преступлениями, предложили показать содержимое стола. Из верхнего ящика торжествующе извлекли "денежные средства на сумму в пятьсот рублей".