Страница 34 из 39
Я так и не поняла значение последнего слова, но спросить постеснялась. Вместо этого я начала рассказывать о нравах, царящих у нас в общежитии. Мне необходимо было выговориться, а собеседника, которому можно было бы довериться, не было. Андрей Аркадьевич энергично высказывал сочувствие, всплескивая руками, качая головой и возмущенно повторяя свою любимую фразу:
- Какое безобразие! Да это ведь неликвид!
Затем разговор естественно перешел на темы пола. Андрей Аркадьевич сообщил, что мое существование отравляют психологические зажимы. От них необходимо избавиться, чтобы начать жить полноценной интимной жизнью. Для начала он попросил рассказать меня о практикуемых мной способах мастурбации. Я с притворным возмущением воскликнула:
- Я в жизни никогда этой пакостью не занималась!
Однако, собеседник, упорно не замечая моей реакции, сообщил, что у них в институте есть группа единомышленников - мужчин и женщин, которые регулярно практикуют групповой секс.
- И этот толстый швейцар у входа... он тоже из ваших? - полюбопытствовала я. В ответ он молча кивнул головой и предложил прилечь на диванчик, чтобы сделать мне эротический массаж. К этому времени бутылка опустела, но заниматься любовью с этим неприятным субъектом мне категорически не хотелось. Возможно, во мне что-то перегорело. Поэтому я мягко, он решительно пресекла все попытки Андрея Аркадьевича перейти от теории к практике. Покидая кабинет, у входа в который заседала видавшая виды секретарша, я вежливо поблагодарила гостеприимного хозяина:
- Очень приятно было с вами познакомиться.
- Ладно, ладно, я и так слишком много вам рассказал, - недовольно пробурчал он и с треском захлопнул за мной дверь. С тех пор к числу моих недоброжелателей присоединились начальник корпуса и вахтер.
***
Контингент студентов оказался удручающим: слишком велика была разница между моим мощным интеллектом и их "коллективным бессознательным". Мое превосходство ощущалось всеми (и бесило всех), оно полностью опровергало анекдоты о глупеньких блондинках: я была хрупкой, легкой, как девчонка, белокурой женщиной среднего возраста. Одевалась я в свитера и джинсы, движения мои были легки и порывисты, - я и вправду походила на студентку. Но предметы, которые я преподавала, были совсем "неженские".
Философия, этика, эстетика и логика - эта тяжкая, но необходимая тренировка ума должна была стать для м-ских студентов тем, чем философию определил Гете - обыденным человеческим рассудком, выраженным на непонятном языке. Однако обыденным рассудком эти предметы для них не стали: так были далеки провинциальные студенты с их сугубо банальными целями и потребностями от выверенных форм абстрактного мышления.
Не пытаясь вникнуть в сущность предметов, они бравировали своим незнанием, старались вывести меня из себя. Это им удавалось. А мне не удалось пробить стену их тупости. К философии и "философичке" стали относиться как к неизбежному злу, обсуждали и злословили обо мне за глаза.
А меня надо было только пожалеть. Я приехала в их город издалека, на новом месте - ни одного близкого человека. Как и все настоящие философы, невероятно непрактичная в жизни, я не смогла "выбить" себе квартиру и поэтому жила в общежитии - местном "Пентагоне". Естественно, мое соседство со студентами только подавало последним темы для сплетен. Я приходила в находившийся в подвале общежития общий душ и сразу среди мывшихся там женщин, в том числе и студенток, начиналось странное оживление. Некоторые, особо не таясь, обсуждали особенности моего телосложения - очень маленькую грудь, чтобы обозначить которую я была вынуждена подкладывать под свитер специальные ватные чашечки, шрамы от операций - а потом выносили это на всеобщее обсуждение в институте. Другие, особенно молоденькие студентки, при моем появлении почему-то бежали в раздевалку и, одев там плавки, продолжали мыться в более приличном, по их представлениям, виде. Все чаще в мой адрес раздавались фамильярные шутки. Совсем плохо стало, когда к девушкам присоединились парни - их я откровенно боялись, и они это прекрасно видели. Не должен преподаватель мыться со студентами в одной душевой, не должен стоять с ними в очереди в туалет: рушится дистанция, появляются панибратство и фамильярность - со стороны последних. Но мне некуда было податься. Поэтому институт знал обо мне все - даже то, чего я сама о себе не знала.
Поскольку зарплату преподавателям вуза выплачивали с опозданием на несколько месяцев, мне пришлось подрабатывать в соседней школе. Там дела обстояли еще хуже. По коридорам школы с утра до поздней ночи бродили обкуренные и обколотые подростки. Время от времени они врывались в классы и прямо посреди занятия ни с того ни с сего начинали орать в адрес учителя самые грязные и бессвязные оскорбления. При этом глаза их были совершенно безумны. Некоторые учителя, видавшие виды ветераны системы образования, ухитрялись даже в таких форсмажорных ситуациях сохранять присутствия духа, и выгоняли нарушителей из класса при помощи швабры. Я на такие подвиги была не готова и дети сразу это почувствовали. Когда я в перерывах между уроками курила вместе со школьниками на крыльце или в женском туалете, то постоянно слышала за спиной насмешки и оскорбления. Иногда в мой беззащитный затылок ударялся запущенный кем-то сзади с помощью резинки камешек и сразу раздавался всеобщий хохот. Мое визгливое возмущение лишь накаляло срасти и дети радостно придумывали все новые способы, чтобы "поизводить училку".