Русское ничто

Этой ночью мне приснилась мать, как будто она нашла под матрасом мои разорванные, покрытые пятнами крови тряпки. Я услышала, как она кричит на меня, как ее извечно тихий и приглушенный голос, становится звонким и громким, как из ее рта вырываются фразы: "Что ты наделала?! Что это такое?!". Я плачу, она резко хватает меня за плечо, разворачивает и звонкий шлепок, опускается на мое истерзанное тело. А потом, мама, видя, что довела меня до истерики, что я уже задыхаюсь в слезах и не могу больше не дышать, не плакать, обняла меня, прижимает к себе, так тихо и нежно, говоря: "Эстер, ну что ты?! Не плачь, дорогая! Я тебя очень люблю!"... Мне стало непереносимо тоскливо и плохо. Какое-то время, я стояла и смотрела на то, как она плачет, смотрела, словно привороженная, внутренне уже давно глотая собственные слезы, но наружу, они еще не успели вырваться. Потом слезы медленно приподнялись к глазам, образовав круглые, тяжелые капли, которые с трудом перевалившись через нижние веки, медленно начали стекать по щекам.

Подонки все-таки как-то узнали мой адрес и хотя я, разумеется, больше не ходила на речку, они постоянно собирались у дома напротив и издевательски звали меня по имени, которое я сдуру и от неожиданности имела несчастье им назвать. Я закрывалась у себя в комнате и в ужасе лежала на кровати, закрыв голову подушкой и мечтая исчезнуть - раствориться в пустоте.

Это было ужасно, и даже теперь, много лет спустя, я вся содрогаюсь при воспоминании об этом. Картины прошлого вновь и вновь возникают перед моими глазами во всей своей порнографической выразительности.

Вся так называемая реальность нашего мира - всего лишь иллюзия. И если мы это как следует осознаем, не она будет ежедневно насиловать нас, но сами мы раз и навсегда овладеем ею и будем делать с ней все, что захотим. Но я этого тогда еще не сознавала, понимание пришло ко мне лишь в самом конце этой жизни. Я была трусихой, потому что хотела жить. Очень сильного желания жить я не испытывала, но все-таки жить в то время еще хотелось.

Я приняла твёрдое решение уехать из дома навсегда.

***

Воспоминания о пребывании в московском строительном училище - непрерывная череда насилия и туман пьянства. В первую же ночь дверь нашей комнаты, в которой спала я и ещё несколько девушек, была выбита сильным ударом ноги. Мы закричали, ожидая худшего, но произошло не совсем то. К нам ворвались старшие ученицы. После нескольких профилактических ударов по лицу, таскания за волосы и выяснения, кто мы и откуда, наши вещи были безжалостно вывалены из сумок и шкафов на пол, все мало-мальски интересное, включая сережки, косметику и белье, забрали. После этого нас выгнали в коридор, где уже топтались босыми ногами и ежились в белье наши подруги по несчастью. Половину ночи после этого старшие подруги попивали из бутылок портвейн "Агдам" и играли нами в шашки, благо пол коридора был выложен черно-белой плиткой.

Очень скоро я поняла, что для того, чтобы меня окончательно не растоптали, необходимо стать хищным зверем. Поначалу мне приходилось притворяться, но скоро я уже мало чем отличалась от своих старших, прожженных подруг: пила портвейн, ругалась, много курила, издевалась над слабыми. Но это была только маска, иногда я ходила в библиотеку или уезжала в другой район города, садилась на скамейку в парке и читала свои любимые книги. У меня в К-ске почти не осталось близких подруг, но в незнакомом большом городе я постоянно ощущала свинцовое одиночество. Поэтому, сама не знаю зачем, я стала слать письма одной из своих школьных знакомых, в которых издевалась над своим новым окружением, порядками в училище и писала все, что я об этом думала.

Одно из таких писем случайно нашли не отправленным в моей сумке, прочитали и устроили надо мной суд: вначале хотели выпороть меня ремнем через джинсы, но, поскольку я не высказывала никаких слов раскаяния, заставили раздеться полностью и жестоко исхлестали по голому телу. Я строила гримасы, морщилась, но не издала ни стона - школа мамы и отчима приучила меня переносить боль и унижение. Напротив, я даже шутила со своими мучителями, притворно орала, материлась и вызывающе крутила задом, словом, получила некоторое удовольствие. В финале экзекуции я громко испортила воздух, что вызвало взрыв хохота. Повеселиться, посмеяться над своими неудачами, над чрезмерной серьезностью повседневной рутины - вот к чему я стремилась. После этого инцидент был забыт, все пошло по-старому. А другую девушку, которая поступила в училище, чтобы избавиться от родительского контроля и устроиться в Москве, буквально подожгли, когда она лежала ночью в своей кровати. Подожгли за то, что она была белой вороной и никак не желала подчиняться законам стаи. Получив сильнейший ожог руки и плеча, Алла уехала к себе в провинцию. Потом мы совершенно случайно узнали, что, вернувшись в родную Шую, она стала изображать из себя прожженную - в прямом смысле - и умудренную жизненным опытом разбитную девку. И даже приобрела определенный авторитет среди сверстниц.

Меня, начиная с подросткового возраста, не переставали удивлять особенности моего тела и женской жизни в целом. Мне было интересно представить, что чувствует, оказавшись в той или иной ситуации мужчина. С одной стороны мне нравилось, что каждый сантиметр моей тайны способен вызвать возбуждение у мужчин. Мне было интересно регулировать это, опуская и поднимая воображаемый занавес, приоткрывая волшебный сундучок, на дне которого скрывалась окутанная тайной "святая святых". С другой стороны, часто хотелось сосредоточиться на очень далеких от гендерных отношений вопросах и мыслях. В таких ситуациях мне приходило в голову, что я - ходячий источник возбуждения, что каждый мой взгляд и движение мужчины истолковывают как откровенный призыв. И это вызывало недоумение и раздражение.