Страница 16 из 39
В камеру врывались охранники и начинали избивать меня дубинками. После первого же удара я падал на пол и начинал вопить еще громче. Надо сказать, что в избиении они не усердствовали - очевидно, опасались международного скандала. После такого "обеда" я сидел на нарах и тихо скулил, однако на ужин повторял свой концертный номер.
Вскоре румынским контрразведчикам все это чертовски надоело. Во время очередного допроса пожилой офицер с видимым облегчением сообщил, что меня в ближайшее время депортируют на родину.
- Разумеется, не в Испанию, а в Россию, - без тени юмора уточнил он.
Действительно, спустя несколько дней в течение которых утрясались необходимые формальности, меня посадили в автозак, привезли в наручниках в аэропорт, и на самолете отправили в Москву.
В Москве меня тоже некоторое время допрашивали. Параллельно, как выяснилось впоследствии, вызывали на допросы некоторых из моих однокурсников, с которыми я, по сведению органов, особенно интенсивно общался. Допросили и несчастного Алексея Д., как самого близкого из моих друзей. Однако, наши с ним приятельские отношения постоянно перемежались периодами странной и, на первый взгляд, беспричинной вражды. В это время мы не разговаривали и избегали ситуаций, когда могли оказаться в одной компании. Но все равно, рано или поздно примирение наступало. Сидя за общим столом, кто-нибудь случайно ронял ничего не значащую фразу, например, просил передать соль. После этого у нас не оставалось иного выхода, кроме как возобновить общение.
Случилось так, что в момент моего ухода мы как раз находились в состоянии не общения. Однажды вечером, пытаясь зайти в туалет нашего блока, Алексей Д. наткнулся на человека, который стоял внутри и, не закрыв дверь на защёлку, мочился. Это был я. Недовольный вторжением, я возмущенно сказал ему:
- Э-э-э!" - Это были последние слова, услышанные им от меня. Неудивительно, что Алексею Д. было совершенно нечего сообщить дознавателям относительно обстоятельств подготовки моего побега. Поэтому им ничего не оставалось, кроме как отпустить его с миром.
А вскоре подоспели мои родители, которые привезли справки о моей болезни. Аналогичная информация поступила и из поликлиники университета, из которого меня к тому времени, кстати говоря, уже благополучно исключили. Поэтому меня передали с рук на руки расстроенным родственникам, в сопровождении которых я отправился в свой родной город, чтобы пройти там курс лечения в очень специализированном заведении.
Спускаясь по трапу самолета я окинул приветственным взглядом до боли знакомый с детства пейзаж. Потом я прислушался к себе: на месте ли моя тоска? Ничего не изменилось, мизантропия надежно пустила корни в моей измученной душе. Больше того, она стала еще сильней.
***
Мне абсолютно нечего было делать дома.От лечения я категорически отказался. Испания звала меня. Вечерами я закрывался в комнате и, несмотря на запрет врачей, курил в открытое окно. Курение помогало - тоску на время сменяла тихая грусть.
Итак, не закончив университета, я окончательно превратился в официального инвалида. А записи в моей истории болезни не оставляли надежды хоть как-то устроить жизнь. Кроме того, после побоев, учиненных румынскими вертухаями, меня все чаще стали мучить адские головные боли.
В итоге, под предлогом необходимости попытаться восстановиться в университете, я взял у родителей небольшую сумму денег и, собрав небольшой чемодан самых необходимых вещей, сел на поезд, который отправлялся в Москву.
Хотел ли я действительно восстановиться в университете и получить диплом? Не уверен. Скорее, это был предлог, чтобы выйти из унизительной для меня, взрослого человека, родительской опеки. Тем не менее, я решил действительно подать документы на восстановление, а с дальнейшим определиться по обстоятельствам.
В плацкартном вагоне я выставил на столик несколько банок пива. Моим попутчиком был молодой человек, который предложил выпить с ним водки. Я согласился. Мы разговорились и я поведал ему о моих румынских похождениях. Не знаю, поверил ли он мне, но водка подействовала на меня возбуждающе. Я стал размахивать руками, временами переходя на крик, и самому себе казался очень убедительным. Когда закончилась водка, мы перешли в вагон-ресторан. В течение ночи мы совершали походы туда несколько раз. В минуту относительного просветления я с некоторым удивлением обнаружил зажатый у меня в руке кошелек попутчика. Я доставал из него деньги и расплачивался за новую порцию водки. Сам владелец кошелька, раскачиваясь всем корпусом и что-то бормоча, находился рядом. Наши ночные походы по вагону раздражали пассажиров, которые в течение ночи постоянно были вынуждены просыпаться, в связи с чем люто, неистово на нас ругались.
Было еще темно, когда состав пришел на Казанский вокзал и нам пришлось покинуть вагон. До открытия метро оставалось часа полтора и мы решили выпить пива. Вначале две банки крепкого пива купил и принес я, в то время как попутчик сторожил наши вещи. Затем отправился он и скоро принес две бутылки, уже предупредительно открытые. Мы покончили с ними как раз к моменту открытия метро - влились в поток пассажиров, прошли турникет и стали спускаться по эскалатору. Именно в этот момент сознание оставило меня. Очевидно, дальше я перемещался на автопилоте.
Помню себя бредущим по железнодорожному полотну, с трудом волочащим ударяющийся о шпалы чемодан. Наконец, это мне надоело, я сполз с железнодорожной насыпи вниз и оставил чемодан на обочине автодороги, а сам отправился в никуда с одной сумкой.