Страница 56 из 82
* * *
Через два дня примчался на машине Нариманов. Статья была готова, но не хватало последнего штриха. Нариманов непременно хотел познакомиться с той женщиной и спасенным ребенком. А дома по Витиному описанию, он не нашел и теперь просил дать Якушева ему в проводники.
Мы дождались возвращения ребят из школы, и я разрешил Виктору съездить с Наримановым. Как и в первый раз, он досадливо махнул рукой:
- Знал бы - не ввязывался. Теперь никакого покоя не будет. Семен Афанасьевич, мне ведь уроки делать, куда я поеду!
-Да это недолго! Проедем по Красной, ты покажешь дом, и все. Я тебя мигом доставлю обратно, - пообещал Нариманов.
Вокруг толпились ребята, малыши смотрели на Виктора с завистью и недоумением: дескать, чудак человек, ему предлагают прокатиться в машине, а он еще раздумывает, про уроки вспоминает! Не поймешь этих старших...
И вдруг Нариманов сказал:
- Давайте, я захвачу и мелкоту. Машину веду сам, места хватит.
Визг поднялся такой, что он зажал уши.
- Вот тебе и на! Где же Витька?
Пока малыши усаживались, Виктор исчез. Кинулись за ним, бегали по всему дому и еле отыскали его где-то в саду
- Вот упрямец! - воскликнул Нариманов и усадил Якушева рядом с собой, а на заднем сиденье спрессовались, как сардины в жестянке, Егор, Настя, Лена, Наташа и Борщик. Галя стояла на крыльце и махала вслед.
Галя была глубоко счастлива в те дни. Она почти не говорила со мной о случившемся. И не то чтобы она улыбалась или еще как-нибудь выражала свою радость. Но, взглянув на это тихое лицо, каждый понимал: вот человек, который чем-то очень, до глубины души утешен.
Галя и тревожилась, и горевала, и радовалась всегда про себя. Какое-то облачко - тень заботы - почти всегда ложилось на ее высокий смуглый лоб. А тут оно растаяло.
Виктор, давно занимал ее и тревожил. Она всегда спешила на помощь - он быстро скисал от неудачи. Теперь она знала: поступок сильного, уверенного в себе человека надолго послужит Виктору. Это будет для него надежная опора, постоянное напоминание: "Я могу. Теперь я знаю, что я могу."
Заслышав издали машину, я вышел к воротам и удивился: малыши не визжат, не машут из окон, даже не похоже, что в машине ребятня. Мелькнуло лицо Виктора, бледное, застывшее. Я ускорил шаги. Машина остановилась во дворе, из нее почти бесшумно вылезли дети, а чуть погодя - Виктор. Он шел к дому так, словно из него вынули самую главную пружину, - весь обмяк, плечи опустились, движения неуверенные, будто он встал с постели после долгой болезни. Глядя ему вслед, я даже не заметил, как прошел Нариманов, и нагнал его уже у своей двери:
- Что-нибудь случилось?
- Понимаете... - ответил он, глядя куда-то в угол, мимо меня. Понимаете... ничего не разберу. Он тоже не нашел того дома... А я звонил в пожарное управление... Они вообще утверждают, что в тот день в городе не зарегистрировано ни одного пожара.
- Может быть... может, пожар был в другой день? - с надеждой спросил я.
- В этом районе, на этой улице уже полгода никаких пожаров. ..
- А может, - продолжал я упрямо, - пожар был такой незначительный, что его не зарегистрировали?
Он по-прежнему смотрел в сторону. Я чувствовал - ему жалко меня. Помолчав, он все-таки сказал:
- Но в письме говорится, что приехала пожарная команда. Значит...
- Значит, пожар был зарегистрирован. Так. Догадались вы по крайней мере захватить письмо? Не копию на машинке, а подлинник?
Нариманов вынул из кармана листок бумаги - видно, уже давно держал его наготове. Я взял листок, достал из ящика стола протокол, который вел Виктор на последнем заседании совета. Я взглянул на письмо, Нариманов раскрыл протокол.
Помолчав, мы посмотрели друг на друга. Письмо было написано сильно измененным почерком. Но характерные хвостики у букв "д" и "у" и закорючка буквы "ц" в письме и протоколе были одинаковые.
Письмо и протокол написаны одной рукой - в этом больше не оставалось сомнения. И я понял, что в глубине души уже догадывался об этом.
* * *
Стоя с тем проклятым листком в руках, я думал не столько о Якушеве, сколько о ребятах и Гале. Что я им скажу? Что надо быть подозрительными? Что не следует верить товарищу? И еще: разочарования не прощаешь ни себе, ни тому, в кого верил. Каково же будет сейчас Виктору среди ребят?
Мне ничего не пришлось им рассказывать. Ребята тесным, молчаливым кругом обступили приехавших малышей. К ним подошел Василий Борисович. Наташа, путаясь и спотыкаясь, поведала всем, как они ездили по Красной улице и по соседним тоже и как Нариманов спрашивал про каждый дом: "Этот? Этот? Погляди хорошенько. Ну, вспомнил?" А Витя мотал головой и говорил: "Нет, не этот". А потом сказал: "Я забыл". И тогда Семен Мартынович повез ребят назад в Черешенки. Виктор сказал: "Я не поеду с вами домой". А Нариманов сказал: "Нет, поедешь"...
Никто не кинулся искать Якушева, расспрашивать его - ребята всё поняли, словно были готовы к такому известию. Если бы речь шла не о Якушеве, а о Мите, все тотчас бросились бы к нему, чтобы он объяснил, что стряслось: когда дело касалось Мити, все могли оказаться неправы, но уж он-то был, конечно, прав! А вот тут каждый, не спрашивая, сразу поверил нашему позору.
Когда мы с Наримановым вошли в столовую, все уже были там и все молчали. Виктора, забившегося в какой-то угол поемнее, отыскал и привел Коломыта. Привел, посадил у стены сел рядом - каменный, непреклонный. И во всем его облике сквозит: "Умел нашкодить - умей и ответ держать".
Нариманов сперва поколебался - идти ли? Не свяжет ли он ребят? Тут ведь нужен разговор начистоту, посторонний може помешать. Василий Борисович сказал сурово:
- Вы этому делу не посторонний.
Так все и поняли.
Это было самое тихое и самое гневное собрание, какое только сохранила моя память.
- Мы всё знаем, - сказал Степан Искра, - никого он не спасал. Он сам про себя написал в газету. Это верно?
- Да, это верно.
Снова все замолчали. Каким разным оно бывает, молчание! Оно бывает легким, полным доверия. Но каким ощутимо тяжким оно было сейчас!
- Что же мы решим, ребята? - спросил я.
- Семен Афанасьевич, - сказал Искра, - ну что же тут решать? Объяснять ему - дескать, так не годится? Так он и сам все очень хорошо понимает. Ну что тут решишь? Ты что же, - повернулся он к Якушеву, - ты что, думал - ты для нас нехорош? Тебе показать надо было: вот, мол, я на какое геройство способен?