Страница 28 из 44
– В конце вечера, а точнее, под утро, когда вся компания гурьбой вышла на улицу, он задержал меня в дверях, сказав, что хочет о чем-то рассказать. Я спросила, не может ли это подождать до вечера, но он ответил, что должен поговорить со мной тотчас же. Я вернулась в опустевший дом и села на диван.
– Свет мой, Александр Сергеевич, – начала я, видя, что он молчит и только смотрит на меня грустными большими глазами. – Так что вы хотели мне рассказать?
Ничего не говоря, он подошел ко мне и опустился передо мной на одно колено.
– Танюша, прелесть моя, – начал он тихим голосом, – если бы ты знала, как много значишь ты в моей жизни. Моя душа каждый раз радуется, слушая твои песни. Они дают мне силы, врачуют душу, как целебный бальзам. При одной только мысли, что я не услышу их более, мне становится страшно, сердце разрывается от горя.
– Так почему не услышите, Бог с вами, что вы такое говорите, – испугалась я, – вы еще молоды, что может случиться? Вот вечером и приезжайте. Господин Нащокин и Олечка обещались приехать.
– Нет, душа моя, я не приеду боле, – отрицательно покачал головой Пушкин.
– Так отчего же? – недоумевала я. – Или я вас чем-то обидела невзначай? Так простите!
– Не в тебе дело, моя бесценная, – взяв меня за руку и поцеловав, отозвался он, – женюсь я в скором времени. Вот и пришло время прощаться.
Не могу сказать, чтобы Пушкин дюже нравился мне. Не понимала я его иногда, уж больно странным казался, да и в сердце дружок у меня был, которого увезла ревнивая жена подальше от Москвы, от меня и хора цыганского. Только и осталось от него, что колечко, подаренное на память. Грустненько мне без него было, но что поделать? Часто мысли невеселые посещали. Но та новость резанула меня по сердцу ножом. Большая слеза предательски покатилась по щеке. Не смотря на него, я встала и медленно пошла к двери.
– Ты ничего не хочешь мне пожелать? – остановил меня Пушкин.
Я остановилась и повернулась к нему. Пристально поглядев несколько секунд прямо ему в глаза, я ответила:
– Что ж, вы господин ласковый, добрый, дай вам Бог счастья и любви до конца дней ваших.
Выйдя из залы, я вернулась в свою комнату и весь день и весь вечер просидела в ней, уткнувшись лицом в подушку. Мое сердце истекало кровью, и я ничего не могла с собой поделать.
– Ты предчувствовала беду уже тогда?
– В то время нет. Просто не хотелось ничего менять в жизни, больно уж потешно он иногда себя вел, мне любо было смотреть на задорного барина.
– Ты больше не встречалась с ним?
– Как же не встречалась, красавица? Встречалась. Как раз за два дня до свадьбы и встретились мы. Я тогда к Ольге, подруге моей зашла, что у Нащокина жила. Глядь, а тут сани подкатили, и барин выходит какой-то. Пригляделась, а это Пушкин. Нарядный такой, важный. Мне не хотелось выходить, да только Ольга все «пойдем да пойдем». Согласилась я на уговоры подруги и пошла вслед за ней. Увидев меня, входящую в залу, Пушкин вскочил с софы и бросился ко мне.
– Радость моя, душа моя, как же рад я видеть тебя! Скучал я без твоих песен, моя бесценная!
Увлек он меня за собой на софу и начал расспрашивать о житье, о новостях, о песнях новых. Смотрю я на него, а он вроде и не весел вовсе. Делает вид, что слушает, а у самого мысли витают не здесь. Притворилась я, что не замечаю его состояния, а сама наблюдаю за ним украдкой. Вдруг он прервал меня на полуслове:
– Женюсь я через два дня, моя радость. Слыхала, может?
– Как же не слыхать, когда об этом вся Москва говорит. Народ сказывает, что ваша невеста раскрасавица. Совет вам да любовь, Александр Сергеевич!
Нахмурился Пушкин еще больше, сидит чернее тучи. Взяла я тогда гитару в руки и начала, как сейчас, струны перебирать. Сижу, играю и не перестаю бросать робкие взгляды на барина. И тут случилось нечто такое, чего я не могу объяснить.
Наталья Андреевна замолчала на мгновение, но, переведя дух, продолжила:
– Далее гадалка рассказала мне, что ее мать и бабка были потомственными гадалками или ведьмами, как говорили в старину. Могли предсказывать будущее, могли и порчу наслать на человека. Ее мать пыталась научить мою знакомую всем премудростям, да желание петь пересилило. Как ни бились с ней мать и бабка, преподавая колдовскую науку, но так ничего путного у них и не получилось.
– Мне всегда казалось, что гадать могут все цыганки, – пожал плечами граф Лунин.
– Обманывать, да, а вот говорить правду − вряд ли, – прогудел князь Безбородский, недолюбливавший всех цыган вместе взятых.
– Господа, я рассказываю только то, что мне довелось услышать своими ушами, – ответила графиня Орлова-Денисова, театрально разведя прелестными ручками, – а уж вам судить, la vérité cela ou non.[19] Признаться, в тот вечер, глядя на немолодую женщину, опечаленную своим повествованием, я и подумать не могла, что весь ее рассказ может быть вымыслом, настолько искренней она казалась. Когда она в очередной раз замолчала, я, уже снедаемая желанием узнать, чем закончится сия история, спросила: