Правдивые истории одного вечера. Сборник рассказов

– Увы, судьбинушка его печальная, – грустно заметила гадалка. – Но тогда он был душой общества, боготворили и уважали его все: и гусары, и поэты, и игроки. Но особенно цыгане. Щедр был Павел Войнович, играть любил, веселиться любил, а уж как песни наши любил слушать! Мог весь вечер просидеть… Простите, барыня, опять я увлеклась… Увидев его, я улыбнулась. «Ну что, душа, – обратился он ко мне, – порадуешь нас своими песнями?» «Чего же не порадовать, коли господа так красивы и добры», – рассмеялась я. И вот тут-то я и услыхала тихий смешок. «А разве поварята петь и танцевать умеют? Их удел не петь, а печь». Резко повернувшись, я увидела еще одного гостя. Он сидел не как все, на диванах, а поодаль, у печи. Странным он на вид мне показался: смуглый, как цыган, губищи большие, а на голове кудри темно-русые. Я так и прыснула со смеха. «Что тебя насмешило, душа моя?» – спросил Нащокин. «Да уж больно на обезьяну он похож», – не унималась я. «Что она сказала?» – спросил гость у друга, не разобрав наших слов. «Да ничего особенного, – немного смутилась я. − Сказала господину, что вы меня на кухню отправляете». «А разве нет?» – вопросительно посмотрел тот на своего друга Нащокина. Тот засмеялся пуще прежнего, а цыгане знай его поддерживают. «А ты, брат Пушкин, послушай, как она поет», – был его ответ.

– Неужели это был сам Пушкин? – изумилась я ее словам.

– Да, красавица, он самый-то и был, – печально вздохнула гадалка.

– А от чего так вздохнула? – поинтересовалась я. – Неужто в душу запал?

– Да как можно, – лицо цыганки запылало ярким румянцем. – Он господин, а я… Кто я такая, чтобы меня примечать.

– Так были же случаи, когда дворяне женились на цыганках. Вот уж не знаю, чем вы их околдовывали. Если я не ошибаюсь, у самого Нащокина тоже была краля.

– Как не была, была. Подруга моя сердечная. Да вот только бросил он ее с двумя детьми, а сам женился на Вере Нагаевой, незаконнорожденной дочери своего дальнего родственника. Да Бог ему судья… Взяла я в руки гитару и запела мой любимый романс. Пою, а сама краем глаза наблюдаю за странным гостем. Смотрю, лицо его изменилось. Нет уже насмешки, сидит, как изваяние, только глазищами меня пожирает. Закончила я петь, а он взял, да как вскочил и ко мне кинулся. «Радость ты моя, радость! – кричит и меня за плечи трясет. − Прелесть как хороша! Ты уж прости меня, дружок, если обидел невзначай!» Долго мы еще сидели в ту ночь, не хотели господа меня отпускать, особенно горячился Пушкин.

– Знать, увлекся он тобой, – заметила я, игриво улыбнувшись.

– Может и так, но в тот момент у меня был друг сердешный, часто к нам захаживал, даже жениться обещал, да все бестолку.

– Почему?

– Женат он был, детей целая куча. Куда он от них? Знала я обо всем об этом, да разве сердцу прикажешь? – цыганка тяжело вздохнула и, взяв опять несколько аккордов, продолжила рассказ. – С той самой ночи Пушкин стал частым гостем в нашем доме. Сядет у камина и слушает, как я пою. Уж больно ему нравились задушевные романсы, хотя и другие песни слушал с большим интересом. Как-то раз, под самый новый год, подошел он ко мне и говорит: «Научи меня на роме говорить. Хочу понимать, о чем ты поешь». Я рассмеялась ему в лицо. «Зачем, свет мой, Александр Сергеевич, тебе на нашем знать? Негоже господину на языке цыган разговаривать». А он стоит на своем, и все. Пришлось пообещать мне. Да все как-то не получалось. Потом наступил 1831-й год. Ох, как весело мы его отпраздновали в «Яре».

Гадалка закрыла глаза и замолчала, видимо, перенесшись мыслями в то беззаботное время. По ее лицу расплылась счастливая улыбка. Она даже что-то начала напевать себе под нос, совершенно забыв о моем присутствии. Желая поскорее узнать, чем же закончится ее повествование, J’ai interrompu son souvenir[17].

– Он нравился тебе?

Гадалка вмиг посерьезнела и сердито посмотрела на меня.

– А что с того, нравился он мне или нет? Разошлись наши пути, и очень скоро.

– А как это случилось? – осведомилась я, делая вид, что не замечаю перемены в поведении цыганки.

– А случилось это на Масленицу. Праздник длился уже не первый день. Все готовились к широкой Масленице. Делали чучело из соломы, готовили блины, ходили свататься или устраивали смотрины. В четверг всевозможные потехи начались. Ох, и разгульно было в ту пору: песни, пляски, различные забавы, катание с гор на санях, блины и бражка.

– Так это же бывает каждый год, – подивилась я, видя, что цыганка говорит о Масленице в прошедшем времени.

– Так-то оно так, но это был последний раз, когда Александр Сергеевич справлял вместе с нами праздник. Накупил он блинов в трактире, шампанского, и к нам. Потчует и нахваливает и себя, и блины. А мы и рады. Веселый он был, добрый…

Цыганка опять замолчала, перебирая пальцами струны. Грустная мелодия зазвучала в тишине дома. Мое сердце так и s’est glacé[18]. Непонятное волнение охватило меня, заставив полностью обратиться в слух.