Страница 21 из 44
– Сударь, я соглашусь с вами, – не сразу отозвался граф Лунин, – но вина Якова Коковина заключалась не в его рабочих недочетах, а именно в сокрытии одного очень ценного камня.
– Я не понимаю, о чем вы? О каком камне идет речь? – спросил Сергей Александрович, недоуменно уставившись на графа Орлова-Денисова.
– А тот самый, милостивый государь, из-за которого и началась вся эта шумиха. Признаться, я не прочь бы взглянуть на сие сокровище. Как мне сообщил Ярошевицкий, ради такого камня можно было и душу Дьяволу продать. «Это было само совершенство, достойное только королей: ни единого пятнышка, ни каких-либо примесей, ни трещин. Такого крупного и в то же время чистого изумруда я не видывал никогда. Его ярко-зеленый цвет завораживал и притягивал взгляд, он манил к себе, завлекал. Убежден, что этот изумруд превосходил достоинством изумруд, находившийся в короне Цезаря... О, будь проклят тот день, когда я впервые узрел его!» Описывая загадочный камень, лишивший покоя и сна многих видевших его людей, статский советник весь преобразился: его маленькие глазки загорелись лихорадочным огнем, голос задрожал, а руки начали то судорожно сжиматься, то разжиматься. Он долго что-то бормотал, не обращая внимания на мои вопросы. Наконец Ярошевицкий замолчал, уставившись в одну точку. Подождав некоторое время, я слегка потрепал его по плечу. Тот молча поднял взгляд и тихо спросил: «Кто вы?» Немного опешив, я растерялся и не сразу нашелся, что ответить, но его повторный вопрос привел меня в чувство, и я пересказал статскому советнику наш разговор. «А-а-а, – протянул он, – простите великодушно мою забывчивость. С того самого дня я сам не свой…» «Что же случилось потом?» – задал я вопрос. «То, что должно было случиться. Проклятие распространилось и на меня». «А в чем же оно заключалось?» – поинтересовался я. Мой собеседник нервно рассмеялся. «А вам разве мало? Вы знаете, что случилось с мастером, который был буквально околдован этим чертовым камнем? Да, он скрыл его, ибо по документам изумруд был найден еще в конце 1834-го. Он скрыл его, но только на время. Да и я поступил бы точно так же. Это… это какое-то наваждение. Это… клянусь, это сущая бесовщина! Мне до сих пор снится, как я держу его в руках… понимаете, вот в этих самых руках!» Ярошевицкий протянул ко мне дрожавшие руки. «Но что же было потом? – не унимался я. – Вы все же отправили изумруд в Петербург?» Тот мрачно ухмыльнулся. «А что я должен был сделать? Разумеется, все камни, найденные у Коковина, я тотчас же описал, и вскоре они были доставлены в кабинет вице-президента Департамента уездов все до единого. Вместе с ними я направил и отчет о ревизии, выявив (как мне и было предписано графом) множество недочетов на уральской фабрике. Но все это ничего бы не значило, так как мой доклад можно было прочитать и так, и эдак, если бы… «Если бы что?» – поинтересовался я, заинтригованный рассказом статского советника. «Если бы не внезапная пропажа того самого изумруда. Разумеется, я не удержался и рассказал нескольким друзьям о чудо-камне. Вскоре слухи о невероятном по красоте изумруде докатились и до ушей Императора».
– Это верно, – прервал рассказчика граф Лунин. – Многие придворные дамы, а также Императрица, желали лицезреть его. Но, к сожалению, при ознакомлении с прибывшими камнями этого изумруда не оказалось.
– Совершенно верно, милостивый государь, – подтвердил его слова Николай Васильевич. – Когда разразился скандал, к удивлению многих, графа Перовского не оказалось в Петербурге, и разбираться с этим делом назначили того самого статского советника, который сидел в столь поздний час в саду князя … и под давлением жизненных обстоятельств изливал мне душу. «Я сидел днями и ночами, сверяя мою опись с наличием камней и проверяя себя. К моему удивлению, по количеству их стало больше, чем раньше. «Откуда они взялись?» – недоумевал я. Не веря своим глазам, я раз за разом проводил проверку, но результат оставался все тем же. Я уже хотел написать доклад министру о странностях данного дела, но внезапный приезд вице-президента Департамента уездов не дал мне сделать этого. Более того, под угрозой ссылки граф заставил меня покинуть столицу на неопределенное время, лишив возможности не только работать, но и видеться с семьей. Письма мои с просьбой вернуть меня обратно в столицу, коих я написал министру Императорского двора немало, видимо, не дошли до получателя. Ибо никакого ответа нет и по сей день. Зато я был неоднократно допрошен комиссией, возглавляемой, как ни странно, самим графом Перовским, взявшимся за расследование с необычайным рвением; благо, сам Император поручил ему разобраться в этом странном и загадочном деле. Что же до моего участия, то меня вынудили молчать обо всем, что я видел и знал. Я подчинился, дабы сохранить жизнь себе и своей семье. От безысходности и тоски я увлекся картишками, проигрывая все больше и больше денег; начал пить. Дошло до того, что моя семья была вынуждена продать дом в Петербурге, переехать в Москву и снять весьма неуютные меблированные комнаты, – холодные, с тараканами по углам. «Но зачем вы продолжаете играть? – удивленно глядя на него, спросил я. – Остановитесь, милостивый государь, возьмитесь за ум, послужите Отечеству. Уверен, ваша жизнь наладится». Мой собеседник криво усмехнулся. «Вы думаете, я не пробовал? Каждый день, приходя под утро с красными от ночного бдения глазами и слегка покачиваясь от изрядного количества выпитого, я вижу укоризненные глаза моей жены и дочери. Я каждый раз им клянусь, что это в последний раз, но приближается ночь, и какая-то дьявольская сила вновь тянет меня на улицу, подталкивая все ближе и ближе к бездне». Он всхлипнул и вновь обхватил голову руками. «Пропащий я человек. Совсем пропащий. Что со мной будет? Что будет с моей семьей? Будь проклят этот камень и будь прокляты те, кто незаконно присвоил его! Верно сказали тогда рабочие, с которыми мне довелось пообщаться на приисках и которые видели чудо-камень. Коковин не скрывал его ни от кого, а, наоборот, публично восхищался его красотой, говоря, что еще немного, еще пару дней и отправит изумруд в Петербург, да, видимо, и он не мог избавиться от наваждения. Хозяйка горы наложила проклятье на изумруд, дабы заставить людей покинуть ее владения». Он замолчал. Только тихое всхлипывание и вздохи раздавались в ночной тишине в тот поздний час. «Вы так и не рассказали, что стало с мастером и куда, в конечном счете, делся изумруд?» – прервав его горестные воспоминания, осведомился я. «Что стало? – переспросил тот. – А что с ним могло стать, если проклятие не щадит никого. Директора гранильной фабрики Якова Васильевича Коковина обвинили в подлоге документов и пропаже камня и посадили в тюрьму, не разрешив ни встречаться с кем-либо, ни общаться, даже с тюремщиками. За ним учинили строжайший надзор, как за политическим заключенным, а может, и того строже. Коковин был лишен орденов и дворянства. За что его посадили под арест, не знали ни его семья, ни рабочие, ни сам мастер. По Екатеринбургу поползли всевозможные слухи и сплетни о преступлениях директора фабрики. Затем последовали допросы, на которых мастера вынуждали признаться в похищении того самого изумруда. Поговаривают, что сам граф лично приезжал для ведения допроса Коковина, да вот только безрезультатно. Не признал мастер свою вину. Вице-президенту Департамента так и не удалось ни найти камень, ни доказать вину директора гранильный фабрики. Камень как в воду канул». «Коковина осудили? – прервал его я. – Но за что? Неужели смогли доказать, что все-таки мастер похитил тот камень?» Ярошевицкий нервно рассмеялся. «Как бы ни так… Не смогла доказать вину даже судейская комиссия, возглавляемая братом графа Перовского. Но вы сами знаете, что закон на стороне либо богатых, либо власть имущих. Нашли много недочетов в работе фабрики, в дело пошло все… Почти год шло следствие по этому делу. А тем временем Коковин находился в одиночной камере под надзором грозного смотрителя, не зная ни точного обвинения, ни когда закончится суд, ни приговора, вынесенного судебной комиссией... Ходили слухи, что мастер не вынес тяжелых условий пребывания и полного одиночества и (Господи, прости нас, грешных) повесился. По нынешней жизни и мне не раз такие дурные мысли приходили в голову. Да вот только на кого я оставлю семью, да еще с моими-то долгами? Спросите, верю ли я в его виновность? Нет, не верю, ибо сам описывал те камни, что находились в кабинете Коковина, а позже наблюдал, как они были запакованы в ящики. Директор фабрики никак не мог вновь их открыть, так как ящики и до, и после отправки были под надежной охраной. Жалею ли я, что очернил честного человека? Да, жалею, да простит меня Господь. Не было ни дня, чтобы мне не мерещилось на каждом углу печальное осунувшееся лицо мастера, в глазах которого столько укоризны, что… эх, гореть мне в адском пламени за мои прегрешения». «Но вы сами кого-нибудь подозреваете?» – задал я вопрос, глядя на сидящего рядом сгорбленного опустившегося человека, в котором уже не было и следа того лоска и надменности, коими отличаются столичные чиновники. Мой собеседник поднял на меня уставший взгляд. «А что будут значить мои подозрения? Кто я? Что я могу? И стану ли я рисковать своей семьей? Нет. Да, вы скажете, что я трус… Да, трус, и с этим и умру»… Он встал и побрел покачивающейся походкой по направлению к дому. Признаться, вначале я хотел его окликнуть, но потом подумал, что продолжение этой истории он вряд ли знает. Мне было жаль его. Проклятие ли это или нет, но человек расплачивался за свои ошибки. Я убежден, что все зло, совершенное тобою, к тебе и вернется. Так и произошло с моим ночным собеседником.