Мертвые земли

Но стражники не видели сигнала. Более того, оставленный на воротах человек не видел ни черной тени, ни исполинского воина, да и к мертвым потерял интерес. Он к ним привык, притерпелся, и теперь сосал из железной фляги крепкое вино. Его товарищи, толпившиеся в ожидании у ворот, всё чаще стали позевывать и всё реже – топтаться. Еще немного – и они повалились бы спать, как были – стоя, опираясь на копья.

Но за стеной не дремали больше мертвые. Они задвигались быстрее, перестроились в ряды, как исправные солдаты. А потом – Дрох-тин глазам не поверила – начали подходит к воротам и укладываться в ряды! Один за другим, другой на третьего, а третий уже подставлял спину для следующего мертвеца. С сжимающимся сердцем гномка смотрела, как они строили лестницу. Рванулась крикнуть стражникам «бегите», но лишь выпучила от натуги глаза. Рот не открывался, будто губы приклеили друг к другу смолой.

Мертвые уже дошли до верха стены, протянули костлявые пальцы к краям бойниц, а люди так ничего не видели и не слышали. И спасти их было некому – дозорный во всю храпел, прижимая пустую флягу к щеке вместо подушки. Гул стонов и сипов за стеной нарастал, а потом мертвые принялись скакать. Как заправские кузнечики они отталкивались ногами и зависали в нечеловеческих прыжках над не-живой лестницей из ворочающихся, хрипящих, клацающих голодными ртами собратьев.

Первый же мертвый с жадностью приник к дозорному, впился когтями в пухлое чрево, засосал капающую из кишок жижу с кровью. Стражник заорал сквозь сон, задергал ногами, но тут же смолк – десяток других мертвецов уже рвали его по клочкам. Другой нежити просто не хватило места около сотрясавшегося в конвульсиях уже неживого тела. Мгновение, и они поспешили прочь, а тот, кто еще несколько минут назад беззаботно спал, дернулся порванным в клочья телом и рывком оторвался от каменного пола стены. Глаза были мутными, наливались кровью, а потом он поднялся на то, что осталось от ног, и побрел прочь. За теми, кто только что сделал его мертвецом. В каком-то болезненном тумане, Дрох-тин наблюдала, как нежить рвала живых, как они пытались бороться, но лишь трепыхались пойманной сытью в кольце голодных ртов. Кровь брызгала во все стороны, летели клочья мяса, а потом так и не утолившая голода стая мчалась дальше – по городским улицам. И за ними, приволакивая объеденные ноги, брели обернувшиеся стражники.

Дрох-тин вздохнула с облегчением, когда всё кончилось. Это было страшно, мерзко, трепало нутро тошнотой и беспомощностью. Она – наделенная даром – вынуждена была бесплотным духом смотреть на бесчинства нежити сложа руки. Но вскоре Дрох-тин поняла, что ошиблась. Главное злодейство еще не свершилось, но уже стучало в закрытые двери, заглядывало в прикрытые тряпьем и ставнями окна.

Холодея нутром, гномка смотрела на утопающий в крови город, и не могла поверить, что кого-то оставили тут как приманку для мертвых. Сонные женщины и старики добровольно открывали тяжелые засовы, с улыбкой смотрели, как неуклюже пробирались в дома обряженные в грязное лоскутье мертвецы. И тут же запирали двери, не понимая, что уже впустили смерть на порог. А мертвые не торопились рвать, становились спокойными, кривили запекшиеся кровью губы в подобиях улыбок, сердобольно стонали, будто искали сочувствия в живых домах. А потом шныряли по комнатам, ища детей. Дрох-тин каменела, потела, холодела и тут же горела огнем, но не могла ни двинуться, ни отвести глаза, ни кричать, раздирая легкие. Выжимала из себя страх, злость, пустую силу, дававшую видеть, но не помогавшую действовать!

Картинка перед глазами расплылась алыми всполохами, задернулась, пробиваясь к ушам раскатистым колокольным набатом. Он рвался из темноты, барабанил в дома, призывая прятаться и спасаться, но уже никому не мог помочь. Дрох-тин закричала в голос, чувствуя, как закладывает уши, как лопается последний воздух в легких, как кровь течет по губам и тут же вывалилась куда-то за ворота. Стоя на четвереньках, она подняла глаза и застыла, сверля ненавистью две черные тени. Одна казалась ей гаже другой. Были бы силы – гномка прыгнула бы на них не хуже мертвых, но этого ей не отмерили боги. А теперь она не сомневалась, что именно они открыли ей глаза на столичную бойню. Зачем? Она найдет ответ. Впрочем, его не надо было искать далеко. Дрох-тин могла помочь. Не здесь и сейчас, но могла! И раз в ее силах спасти людей – она не станет стоять в стороне! Одна из теней перед глазами дернулась, стягивая с города тьму плаща, а потом накрыла им вторую и всё исчезло.

Дрох-тин выскочила из воды, крича во всю мощь и пуская кровавые слюни. Чуть не попав под кипящие струи, неловко ушиблась коленом о выступ и на одной ноге поскакали к берегу, скуля и шепча заговор от боли.

Тут же подскочил Хоралик – всклокоченный, злой, будто это он сейчас смотрел на то, что осталось от людской столицы. Не щедрясь на слова, он ухватил ее под мышками и вытащил из воды. Одной рукой обтер пасомой рот, другой уже совал в нос горькую соль. Дрох-тин не сразу очнулась – позволила с собой проделать всё это, а потом отстранилась.

- Ни к чему, - тяжело дыша, проговорила она. – Пройдет сейчас.

- Дали боги самодурку под опеку, - зло проскрипел Хоралик, но от гномки не отодвинулся. Наоборот – прижался плотнее, грея теплом своего тела. Дрох-тин смутилась, но не отодвинулась. Холод и впрямь бил ее изнутри, хотелось наоборот прижаться сильнее и разреветься. Рассказать, выплеснуть в пропахшую дегтем рубаху всё, что открыли сейчас боги. Нельзя! Стерпела. Скажешь – на следующий день Таршат-тар пристанет с расспросами, а то и вовсе запретит ходить на источник. А про то, чтобы людям помочь, что боги велели – и думать не даст!