Страница 38 из 111
Своды пещеры уходили ввысь, нависая над бурлящей водой солеными сосульками. Свет падал тусклыми полосами откуда-то из-под свода, стены нависали острыми колючками, грозя исцарапать неосторожного гостя. Здесь вода выступала всего на десять локтей, остальная же часть пряталась куском льда где-то за стеной. Из единственной гладкой каменной стены с шумом и пеной падали горячие струи, разлетались о прохладу подземного озера паром и пеной. Оно считалось целебным – снимало боли, бодрило, делало мысли ясными. А как иначе, если тут самими богами слились воедино лед и земное пламя?
Дрох-тин в легенды не верила, зато видела насквозь и стены, и подземное дно озера. Водные жилы, руды, самоцветы, опалы, солнечные камни, золото, лава, соляные подушки и ледяные залежи были для нее открыты, как на ладони. Гномка знала природу этого источника, могла бы и другим объяснить, но кто стал бы слушать? Зато в целебных свойствах источника Дрох-тин не сомневалась и не раз прибегала к ним сама. Обычно, в такие часы Хоралик оставался за деревянной дверью с начертанными серебром знаками богов. Но не сегодня. Не обращая внимания на ее протесты, он вошел следом и сам запер дверь.
Был ли он хоть раз внутри – по лицу нельзя было разгадать. Сел на каменный пол, поджав ноги и чуть сдвинув за спиной походный топорик. Оружие теперь стало его постоянным спутником. Хотя, от кого он собирался защищать Дрох-тин там, где каждый камень был знаком и приветлив? Сначала она пыталась объяснить это заигравшемуся охраннику, даже пару раз тряхнула непослушного бородача магией. С него же – как с гуся вода. Обтер выступившую из носа кровь, да снова за свое. Только стал мрачнее и молчаливее. Тогда Дрох-тин попыталась проникнуть в его разум, но он был чист и невинен. Ничего не хотел и не замышлял Хоралик, кроме ее безопасности. Вот и поди – поспорь с таким!
Дрох-тин ежилась в ставшей вдруг ледяной воде. Что-то тревожило ее, сосало неприятно в затылке, тянуло за сердце. Ошпариться кипящими струями, поднимавшимися из недров земли, она не боялась. Гораздо неприятнее было снимать юбки и рубаху перед Хораликом. Отворачиваться он и не подумал, хотя раньше был более деликатен. И опять – ни тени чувств на лице, будто и не живой гном сидел тут, а его каменная статуя.
Конечно, горному народу стыд голого тела был чужд. Они не знали похоти плоти, как не ведали и ее обратной стороны – любовной страсти. Но Дрох-тин, несколько лет доглядывавшая за людьми, ощущала именно его. Опаляющий щеки, заставляющий прикрывать пышную грудь и срам, покрытый рыжим пухом, стыд. Хоралик и к этим ее жестам оставался равнодушен, даже не изрекал привычных когда-то шуточек. И иногда гномка ловила себя на том, что ей хотелось увидеть в глубоко посаженных карих глазах хотя бы подобие интереса. Чтобы был поблизости гном, которому она была бы нужна не как кусок хрусталя – оберегать, абы не разбилась, а как женщина. Дрох-тин пугалась этих мыслей, бежала от них, напоминала, что обещана Верховному королю и не может смотреть по сторонам, ища взаимности. Но так хотелось – страх выговорить – быть любимой!
Наконец, перестав замечать статую Хоралика, гномка медленно погрузилась в воду с головой. Воздух не набирала, хотелось потомиться от шумевшей в ушах воды, от тянувшей в груди духоты. В такие моменты она не задумывалась, что играет со смертью в жмурки. И никакие способности, будь ты тысячу раз магом, не спасут от удушья. Под водой грохот воды сглаживался, отстукивал, будто биение сердца. Дрох-тин ощутила, как натужно засаднило в груди, подернулось дурманом сознание, а потом неспешно оттолкнулась крепкими ногами с выступающими мышцами икр. Но спасительной водной глади ее голова так и не коснулась. Вместо этого перед глазами поплыли круги.
Когда они рассеялись, Дрох-тин увидела город. Точь-в-точь как тот, что она видела на Совете чужими глазами. Каменные башни высились над людскими домишками и домищами, сверкали языками пламени частые факелы, метались шаткие тени по пустынным улицам. Словно ночная птица, гномка пронеслась мимо, снова оказываясь на стене около заполненного нечистотами рва. Мертвые всё так же безучастно топтались на мосту, натыкались друг на друга, падали в воду и, гребя скрюченными руками, выбирались на берег. Их было много – сотня, если не больше. Ушедшие мужчины, женщины, дети, старики и старухи. Одни – почти не тронутые тленом, кто-то даже с красивым безучастным лицом. Другие – изъеденные червями и гнилью, почти черные от засохшей крови с торчащими остовами костей. И все - напирали на тех, кто стоял у закрытых ворот.
Дрох-тин подивилась – почему люди ушли, когда могли перебить всю эту нечисть со стен. Кого испугались? Да, мертвых немало, но как же они беспомощны и глупы! Но стоило так подумать, как мертвое море заколыхалось, засверкало кровавым огнем в очах или пустых глазницах. Они расступались, пропуская черную тень, что ползла от перелеска к столичным воротам. Добравшись до моста, она вытянулась вверх, обретая черты исполинского воина. Мертвые застонали, заскрипели зубами, засвистела перегрызенными глотками. Дрох-тин не могла отвести глаз, страх сжимал ее, выдавливая пот и хриплое дыхание.
Воин осмотрел свою армию, потом перевел взгляд на запертые ворота. Хмыкнул, хоть и не имел лица, а потом скинул с плеч плащ. Тот послушно затрепетал в кулачищах, заструился такой же непроглядной тьмой, что и его хозяин. Тогда воин встряхнул его, накрывая город. И этого плаща хватило, чтобы забить небо от края стены до другого края непроглядной чернотой. А мгновение спустя поверх нее к города подлетел столп искр и света, но так и остался для стражников невидимым. Соображая, будто в тумане, Дрох-тин не сразу поняла, что это был тот самый сигнал, которого ждали они у ворот. Сейчас. Именно в эту минуту они должны были открыть ворота, впуская нежить. А потом перебраться по тайным лазам и снова закрыть, заперев мертвую армию в надежных каменных стенах.