Страница 109 из 111
Зана так и не открыла глаз. Мир для нее стал плотен и глух. Вязла в воздухе Униэль в прыжке, метила вытянутыми скрюченными пальцами Занке в глаза, но это длилось слишком долго, чтобы у мертвой вышло. Знания переполняли: от того, как лучше ударить, до смертоносных заклятий, которые убивали не только живых.
Пока же Зана просто выставила два сжатых кулака, как тогда – в хлеву. И мертвая отлетела, наткнувшись на эту выросшую для нее внезапно стену. Шлепнулась лицом на окаменевший пол, заскулила, щупая свернутый на сторону нос. Ярость захлестывала ее, окутывала ярко-желтым пламенем. Она ударила им, еще не поднявшись – швырнула в Занку, но та увернулась. Да и как не увернуться, когда огненный шар не летел, а еле полз в воздухе. Зато не смогла отскочить другая нежить. Пламя охватило их, и теперь с визгом по сторонам понеслись несколько рваных тел. Другие мертвецы шарахались от них, началась давка, а потом кольцо гнилой плоти стало сжиматься. Они устали ждать, когда королева возьмет свое. И теперь или помогут ей, или сами отведают запретного. Униэль поняла это и встряхнулась, снова рванула вперед, на этот раз – петляя, то выставляя, то пряча руку с вытягивавшимися когтями.
У Заны больше не было времени тянуть. Она должна была ударить – и не кулаками. Она могла. Сейчас она была не совсем в мире живых и мертвых. Маячило вдалеке засыхающее Древо, роняя с когда-то еще зеленевших ветвей скукоженные черные листья. Зана знала – упадет последний, и гномий купол спадет. И никакой железный обруч не защитит тех, кто раньше времени посчитал себя спасенным…
А вдалеке или даже под самым Древом простиралось побоище. Мертвые хлестали живых: посеревших лицами эльфов с простертыми руками. Они вытягивали из себя последнее. Больше не было под ногами благодатной земли, нечем было подкрепить силы. Рядом с грыхом обрушивали топоры на мертвые головы гномы. Подсекали ноги, крушили, не заботясь о том, чтобы прикрыться щитом. Мертвые их не видели.
Среди сбежавшейся на последний пир нежити не было гномов. Только один – жалкий и растерянный слепо тыкался из стороны в сторону. Но это – до времени. Гномы не были трусами, но и они уставали. Всё тяжелее становились руки, и всё труднее стало вытаскивать секиры из податливой мертвой плоти. Они догорали так же, как и первородные братья. А за ними, утопая по колено в черной крови, не видя уже где кто и зная лишь одно – кромсать мертвецов, щетинились копьями, палками, мечами и арбалетами люди. Вернее то, что от них осталось.
Среди мелькнувших лиц были и знакомые. Вот, выступил вперед с перекошенным лицом седоусый стражник, который не хотел пускать их с Хёрн в Торден. С хрипами бросился в гущу, где мертвые склонились над кем-то еще дергающимся, брызгающим по сторонам свежей кровью, сводившей их с ума. Седоусый рвал, отпихивал, колол и рубил. Его же не могли достать. Он превратился в ежа и теперь наскакивал на нежить, не давая коснуться себя. А потом остановился, и никто не протянул к нему скрюченных пальцев. Они уступили это право другому. Тому, кто манил его в ободранных лохмотьях, протягивая объеденные до костей руки. И седоусый шагнул вперед. Сзади закричала Хёрн, забилась, отпихивая клюкой прочь от повалившегося ей под ноги немощного старика чью-то зубастую пасть. Седоусый дернулся, повернул голову.
«Мать», - сорвалось с его губ. И тут же налетели со всех сторон мертвецы, вжали в хлюпающую кровью землю, вгрызлись, въелись, как стая шакалов, засосали, утробно урча…
Вот – еще один мужчина выбился вперед. Но на этот раз Зана видела, что мертвые нарочно пустили его. Вяло бросались, но больше для вида, заманивая живого в такую же ловушку, как и седоусого. Но Роноан – теперь Зана узнала его – не догадывался об этом. То, как лихо у него получалось кромсать мертвых, опьянило его, и он не заметил, как живые остались далеко позади, а перед ним, подталкивая копошащийся окровавленный кулек, застонало то, что когда-то было его женой.
Мертвой ее трудно было узнать. Распухшая, в драном тряпье, с текущей из грудей черной жижей вместо молока. Она раскачивалась, протягивая руки к мужу. Он не остановился – мчался вперед с занесенным мечом, скулы его свело от напряжения, только по щекам побежали слезы. Мертвые дернулись, бросились было ему наперерез, но Роноан не уступил – разбросал их, как картонных. Мгновение – и его жена оказалась в одном замахе. Вскрикнула, совсем, как живая и закрыла руками – нет, не себя – кулек. Навалилась всем телом, задрожала. И Роноан отступил. Опустил меч, задышал тяжело, а потом ухнулся ей в ноги.
«Прости», - без устали шептали его губы. – «Прости…»
Мертвая поднялась, оскалилась было, но тут же стихла. А потом застонала протяжно, будто пела колыбельную. И от этой песни шарахнулась уже целившаяся на беспомощного человечка нежить, обогнула его, ползшего к жене на коленях. Роноан добрался до кровавого кулька и прижал его, приник головой, зашептал имя… Глаза Занки заволокло пеленой слез, когда же она сумела их унять, Роноан уже был мертв. Он лежал, прижимая в груди кулек, рядом, обхватив мужа за голову, застыла его жена. И никто из них больше не шевелился. Другие мертвые косились туда с опаской, огибали, как ловчую яму…
А где-то совсем в другой стороне очнулся Эриан, потер шею, непонимающе глядя по сторонам. Он искал ее, но быстро понял, что ждать больше не было смысла. Брезгливо, будто изгаженную тряпку, он поднял закутанную в одеяльце Ярушку. Подержал на расстоянии, а потом прижал к груди и зашагал. Он шел с отрешенным лицом, и мертвые расступались перед ним…