Пустоцвет

- Лебедь.

- А? – проглотить последнюю, гадкую слезу и обернуться к своему новому «знакомому».

Кивает вдруг куда-то вбок, едва ли мне не за спину:

- Лебедь, говорю… Там, на воде… Черный.

Удивленно выгнула брови я. Миг – и поддаюсь, оборачиваюсь - застываю в изумлении. Один-одинешенек такой, среди стаи белых. Сидел, копошился, перья чистил, и вдруг взор около – плавно, неспешно поплыл, наслаждаясь покоем…  мнимым, самовнушением дарованным, одиночеством.

- Черный... надо же. Не знала, что они у нас водятся.

- Я тоже, - ухмыльнулся. - Ну, что… идем дальше? – кивнул на дорогу.

Поддаюсь.

- А мы что… конкретно куда-то, или так?

Улыбнулся:

- И конкретно, и так…

Хмыкнула, в негодовании закачав головой:

- Мутный ты тип…

- Только сейчас заметила? – захохотал неожиданно громко.

- Надеялась… до последнего, - шепчу устыжено, пряча взор.

- На что? – измывается уже откровенно. Взгляд мне в лицо.

Отвечаю тем же. Глаза в глаза:

- На добропорядочность.

- А я не добропорядочный? – ухмыляется.

- Ну, мутный же…

- А мутные не бывают добропорядочными?

- А бывают? – смеюсь, сгорая в неловкости, но при это упиваясь заодно странной легкостью и зарождающимися, не менее странным образом, внутри меня покоем и весельем.

- Так мутные же, - решает ответить, - никогда не знаешь, что от них ждать. Вплоть до…ну, не знаю, до той же жуткой добропорядочности.

Не выдерживаю – и хохочу неприкрыто и громко:

- А она у тебя жуткая? – чувствую, как уже пылают мои щеки от смущения.

- У-у-у! – взревел. – Самому страшно!

Еще немного – и замерли у порога.

- Серьезно? – смотрю на своего кавалера. – Маяк?

- А что? – ухмыляется. – Религия не позволяет? Или фобия?

- Столько ехать, а потом… пешком идти? Сюда, кстати, - откровенно язвлю, - на машине легко подъехать можно было, и парковка вон свободна, - киваю головой в сторону оной.

Не поддается. Все еще сверлит меня взором, впивается в очи:

- Я знаю, - улыбается. – Так что… идем?

Пожала плечами и скривилась в рассуждениях:

- Идем…

***

Какие-то тихие, скрытые «шашни» со смотрителем – и пропустил тот нас внутрь. Шаги по ступенькам, серпантином ввысь, – и замерли на самой верхушке, в застекленном, уютном фонарном отсеке. Рядом с той самой лампой, узницей колец рифленых линз Френеля, что и испускает такой важный, такой действенный, невероятный... спасительный "мигающий", вращающийся луч света.

Еще немного скольжения взглядом, поддаваясь интересу, – и замираю. Не мене пытливый взор на своего «захватчика»:

- Ну… а дальше что?

Шаг ближе - и застыл. Рядом со мной. До неприличия близко.

Да так, что с каждым вдохом, с каждым выдохом…. напряжение волнами стало накатывать меня, временами доводя до дрожи, до странных чувств, вынуждающих всю позорно, покорно сжаться… в непонятном трепете замереть, в волнении - от его тепла, чертовски завораживающего аромата (смеси терпкого парфюма и его собственного, уникального, не менее притягательного, запаха).

- Ему… кстати, уже больше двухсот лет, - неожиданно прошептал мой Герой.

Вмиг прокашлялась я, пытаясь хоть как-то вырваться из плена, из омута, куда Он своей подлой харизмой, своим незримым влиянием, сладким, будоражащим, возбуждающим давлением увлек меня:

- К-кому?

Улыбнулся (победно, но тотчас попытался скрыть свое превосходство, проницательность):

- Маяку.

- А тебе?

Рассмеялся:

- Чуть меньше.

- Девяносто три? – дрожащим голосом нелепая, умирающая шутка, дабы хоть как-то отстоять свою честь.

Но вдруг движение – и приблизился, едва ли не касаясь моих губ своими:

- С чего такая точность? - шепотом.

Обмерла я, словно окаменевшая, – вот только в душе: конечности же предательски, откровенно заплясали в конвульсиях; мороз побежал по коже. Казалось, я - школьница… и впервые меня парень (который безумно нравится; который старше и намного мудрее, опытнее меня; обаятельный и просто до неприличия сводящий с ума) решается поцеловать. Умираю от страха… но очень… очень хочу поддаться. Отдаться… сполна.