Страница 22 из 24
А после спица вошла в мою плоть, в моё алое мясо. Знаете, сначала даже показалось, что был звук — тихий, чавкающий, когда каждое волокно мышц расходилось, пропуская в себя острый металлический предмет. Крик заглушил всё, даже тени на секунду исчезли, комната приобрела привычные очертания. Боль промыла мир. Но после, когда я уже орал и сам не слышал собственного голоса, они вернулись снова. Они обступили нас. Женщина, которую я принял за свою мать, присела на колени. Присела рядом, склонилась низко-низко. Чёрный пустой овал находился в сантиметре от моего лица. На нём проступили губы, тонкие и маленькие, точь-в-точь, как мои, и коснулись лба. Моего лба.
Холод и сырость — вот что такое этот поцелуй, мамины губы.
И я понял, что близок к смерти, раз они касаются меня. А боль? Боль стала мной, её порог был так высок, что она превратилась во что-то обыденное. Было бы больней, если б её резко не стало.
Алина выпрямилась, закрыла мне глаза ладонью, но я видел и тени и чёрную комнату…
— Пора, — сказала она…
…и убила себя.
Кожа на шее разошлась, как замок старенькой куртки, а потом хлынула кровь. Горячая. Кипяток.
И меня обожгло. Я вернулся обратно.
Вернулась боль, и тени отступили. Когда я пытался выбраться из-под мёртвой психопатки, то увидел Алину. Только рядом с тенями. Живую, тёмную, красивую, с длинными руками. Она превратилась в тень, она попала в то место, о котором мечтала всю жизнь. Возможно, мне показалось, но из-за её спины выглядывала взъерошенная мужская голова. Похожая на мою.
Тело Алины свалилось на бок. Кровь застыла на паласе, на полу и на мне. Если речь идёт о крови, три литра — это довольно много.
Я попытался вырвать спицу из культи. Сначала долго не выходило: то боль сковывала, то силы просто напросто покидали меня. Тени уходили, прятались по углам, скрипели половицами, хныкали. С ними ушла и Алина. Я видел, как она держала за руку отца, а мама, моя мама, долго смотрела на мои мучения и исчезла самой последней.
Металлический прут с лязгом упал на пол, из маленькой дырочки на культе сочилась кровь, и я думал, что вот-вот умру, но мой организм решил бороться. Боли было много, она била через край, но, всё-таки, я победил. Алинина кровь, окатив меня, вернула рассудок, вернула веру и надежду. На знаю, как это, но…
А она лежала посреди комнаты. Обнажённая, красивая, белоснежная, как фарфоровая кукла. Такой я не хочу её запоминать. Чёрная длинная полоса на горле, лужа густой крови, словно бабушкино черничное варенье. Глаза навыкат, из открытого рта тоже крови натекло, — тёмная струйка петляла волной и уползала под кровать. И я закрыл Алине глаза, тут же вспомнив, как продолжал видеть даже с закрытыми веками. То душа отлетала, сказал мне кто-то, кому я уже рассказывал свою историю, и, наверное, это хорошее объяснение, если не вдаваться в подробности. Да, пусть всё будет просто, как люди привыкли слышать и во что привыкли верить, хотя теперь-то я знаю, что там на самом деле.
Частокол неподвижных силуэтов, уходящий за горизонт.
Тело Алины я накрыл одеялом.
Когда скрипнула входная дверь, я сидел на кровати, завёрнутый в простыню. Слушал дождь, слушал ветер. В коридоре кряхтела бабушка. Через незапертую дверь я видел, как она прошла мимо, даже не посмотрев в мою сторону. А жаль. Посреди комнаты лежало накрытое белоснежное тело Алины, один край разноцветного одеяла потемнел от крови, пропитался и блестел.
Бабушка отворила дверь в свою комнату и застыла. Я слышал, как она молчала, а сам представлял, как её глаза выискивают в тёмных углах внученьку. Мои губы тронула улыбка, когда я подумал, что Алина может теперь стоять там, в тёмном закутке и глядеть на бабушку. Только бабуля не найдёт её и не увидит. Пока сама не приготовится к путешествию в иной мир. Может быть, когда-нибудь, на смертном одре они встретятся вновь.
Щёлкнул выключатель. Глубокий вдох. И бабуля почувствовала. Спустя несколько секунд она очутилась на пороге моей спальни. Я баюкал обрубок, который понемногу остывал.
Кстати, много лет спустя, я читал одну статью. В ней говорилось о подопытных мышах, которым после операции давали хлорид морфия в качестве обезболивающего средства. Так вот, двум мышкам увеличили дозу морфия, в результате чего боль их усилилась. Так продолжалось какое-то время. Потом, животным совсем обрубили поставку наркотика в организм. И? Знаете что? Это также привело к усилению болевых ощущений. Алина использовала меня, как тех мышей. Она постепенно наращивала боль в моём организме, чтобы я увидел, чтобы я отправился вместе с нею в мир теней. Она то давала мне таблетки, то отбирала; воровала или прятала, подговаривала бабушку, не знаю… Алина, если ты меня слышишь… ты — грёбаная психопатка! Даже если и любила, иди в задницу, гори там в своём аду, а я никогда, слышишь, никогда не пойду за тобой! И, знаешь что? Бывают смерти спокойные и безболезненные. Куда попадают такие души, а? Я сдохну именно так, чтобы никогда, ни при каких условиях не встретиться с тобой!
Бабушка кричала. Её первые мысли, её первые слова стали моим кошмаром на последующие пять лет. И, к тому же, они стали основным обвинением в суде. Теперь эти слова смешались, и я уже не помню, кто их произносит в моей голове.
— Ты убил её!
— Нет, бабуля… Нет, товарищ судья… Нет, господин прокурор… Я никогда, ни за что не убью человека, потому что знаю…
Знаю, что такое боль!
— Ты! Это ты, чёртов наркоман! — кричала бабушка. Она бросалась на меня, выставив вперёд кулаки, она била меня по щекам холодными мокрыми руками, но тоска и страх жгли сильнее пощёчин.