Больные тени

— Но, наверное, одна выпала из пакета. Вот, смотри, я нашла её на полу в нашей комнате!

Она не пыталась помочь. Тени застыли вокруг, наблюдая за нами. Алина протянула руку, и я увидел маленькую белую таблетку.

Всё, чего я начал бояться в тот момент, что колесо исчезнет, или она передумает и убежит. Я рванулся вперёд, выхватил таблетку и проглотил её. Проглотил, даже не запив водой. Горечь обожгла нутро, и великое счастье накрыло меня. Правда, ненадолго.

Пока я жевал таблетку, Алина смотрела из темноты, её волосы свисали ровными чёрными полосками. Боль сначала отступила, и даже показалось, что силуэты — это всего лишь искажённые темнотой тени, но спустя несколько секунд она вспыхнула снова. Яркая, сильная. Я выгнулся, глаза налились кровью и вот-вот бы выпрыгнули из глазниц. Каждая жилка на теле вздулась, и голова чуть не лопнула. Вместо крика изо рта вырвался сухой хрип.

— Паша, — сказала Алина, и я услышал, что её голос изменился. Она говорила так, будто проглотила что-то, и это что-то застряло в горле. — Паша. У нас мало времени. Паша… я люблю тебя.

Я замычал, но ничего не смог ответить. А она села сверху. Оседлала, как ездовую лошадь, сжала бока крепкими бёдрами. Девичье тонкое лицо наклонилось надо мной. Я увидел влажные губы, я чувствовал обжигающее быстрое дыхание, как много раз слышал его за стеной. Её глаза вынырнули из темноты, но они были черны.

Я смотрел на Алину, я пытался извиваться, но боль лишила сил, и всё, на что было способно моё тело — это слабые дёрганья. Левая рука поднялась, и пальцы сжали её плечо. Не сильно, как сжимают что-то драгоценное и хрупкое.

— Паша. Паша, — шептала она. — Я так долго ждала этого момента. Теперь мы сможем сделать это вместе. Наконец-то, да? Правда?

— Что… — хрипел я. Обрубок превратился в полыхающее поле, в одну из башен близнецов, разрушенных террористами. В нём метались люди, его грызли собаки, его поливали кислотой и сыпали на красное живое мясо щепотки едкой соли.

Я понял, что умираю. Тени обступили нас. Из черноты появились дрожащие лица, хмурые глаза, плотно сжатые губы. Все разные, но одинаково недобрые, ужасные.

Алина одним рывком сняла рубаху. Единственное светлое пятно в комнате полетело куда-то в мрачный угол и там исчезло. Её тело казалось нездоровым, серым, будто пролежало в гробу пару недель, и только-только начало разлагаться. Тонкие руки опустились, и холодные ладони легли мне на грудь. Сквозь пелену в глазах я видел возбуждённые груди, я видел, как капля пота скатилась в ложбинке между выпуклостями. Линии живота тоже блестели от липкой влаги. Алина тёрлась о мою промежность, словно сучка во время течки.

Когда она поднялась на ноги, я попытался спросить, какого хрена происходит? Почему тени смотрят на нас, словно мы жертвы какого-то психопатического обряда? Но рот мой онемел. Всё тело онемело, остался только полыхающий обрубок. Таблетка, понял я. Это всё таблетка.

Как всегда, в минуты отчаяния и безысходности, наш мозг начинает работать быстрее, извергая правильные мысли. Правильные, но опоздавшие.

Таблетки! Это она мне давала таблетки! Всегда она давала. Кроме тех, что принёс отец! Да и те можно было легко подменить, а имея определённый навык можно сделать так, чтобы упаковка выглядела, как новенькая. Вспомнив, как Алина управлялась с паяльником, я увидел, как мозаика обретает форму и рисунок. Не зря, эти маленькие белые кругляшки хотелось есть с каждым разом больше и больше! Не зря вчера и сегодня я так долго спал. Она довела меня, она! Что-то было в них… наркота, или нечто вообще не совместимое с жизнью!

Алина освободилась от лосин. Я смотрел на лобок, покрытый светлым пушком. Крепкие прямые ноги снова обхватили меня, она припала голым телом к моему торсу. Каменные груди коснулись кожи, соски царапались, будто маленькие шипы. Какая она холодная, подумал я.

Горячее дыхание скользило по мочке уха:

— Мы скажем им привет! Мы — единственные, кто подобрался так близко. Единственные, кто знает, видит и чувствует боль!

Клянусь вам, я хотел пошевелиться, ударить её, образумить и долго, о, очень долго пинать ногами, но всё, что я смог, это извлечь из онемевшего тела единственное слово, крутившееся в голове:

— Таблетки.

— Хлорид морфия, милый, хлорид морфия. Ничто так не приближает боль, как сладкое наслаждение!

Её рука скользнула ниже и сжала мой орган.

— Соединимся, — прохрипела она.

Я возбудился. Она плавно двигалась, скользила промежностью по паху, который намок от её сока. Липкая влага вызывала отвращение, но тёплая кровь хлынула по венам, скользнула ниже пояса, и ОН начал подниматься.

Алина хихикнула, и этот звук был похож на сдавленный кашель.

Тени так плотно обступили нас, что я мог легко различить их лица. Та самая женщина, с вьющимися волосами, наклонилась. Тёмное дымчатое лицо жадно рассматривало нас.

Алина стянула с меня трусы. Её губы осыпали моё лицо холодными поцелуями, словно ноябрьский дождь колол ледяными каплями. Она приподняла тело и снова опустила, и я вошёл в неё. Послышался хриплый стон. Алина откинулась назад и выгнулась. Чуть выше живота, по бокам, проступили рёбра. Её бёдра медленно двигались. В паху жгло, кололо, и ничего, кроме боле не существовало.

Что же ты делаешь? — кричало сознание. Очнись, очнись, это больной сон. Всего лишь сон, после которого ты проснёшься, и будет светить солнце, будет Алина сидеть напротив с подносом дымящегося горячего супа. Очнись! Давай же!

Внезапно, она остановилась. Лицо её смотрело в чёрную темноту. На этот раз я услышал что-то нечто всхлипа, а на живот упала горячая слеза.

— Папа! Папочка, — шептала она. И начала говорить быстро: — Я скоро, я приду! Мы соединимся, и я приду! Боль уже рядом, она тут…