Страница 19 из 24
— Дай таблетку?
Она покачала головой.
— У меня их нет.
18
Вечер восемнадцатого августа. Красный закат. Всё вокруг красное от растекающегося по горизонту солнца. Красное стекло в комнате, красная кожа, красное лицо и глаза, смотрящие на алую речную воду и деревья.
Если бы я мог пресмыкаться, то обязательно бы пошёл к бабушке в комнату и упал там на колени. Я бы молил её, чтобы хоть одну, хоть одну таблеточку…
Но, нет. Я ждал Алину, скалил зубы, истекал холодным потом, колотил кулаком по столу, по стенам, грыз книги; зажимал их между зубами и больно так стискивал челюсть, чтобы не кричать. Мои волосы превратились в мокрую паклю, отросшие и скользкие, жирные, они свисали на лоб, с них стекали капли мутного грязного пота. И весь я стал похож на скользкую рыбину, на пресмыкающегося моллюска.
Было ужасно душно, но окно я не открывал. Пусть! Сдохнуть, задохнуться, умереть естественной смертью! Тут, под кроватью, в красном закате, как тварь, как скотина!
Солнце расплескало себя последними каплями, и окно, окно, которое так долго служило мне телевизором, показывающим передачи про реальный мир, потухло. Как свечка. И кожа потухла, и всё вокруг, зажжённое солнцем померкло. Особенно углы…
Углы наполнились тенями, налились свинцовым тяжёлым мраком. Сначала я услышал дыхание, такое прерывистое, как дышит собака, быстро-быстро… Но оно вскоре выровнялось, осталось лишь сопение и скрипы. Как будто кто-то очень робкий переминался с ноги на ногу, и не смел войти в наш мир, топчась на пороге.
Я баюкал обрубок, я молил его не болеть так сильно, не саднить, не полыхать. Голова шла кругом.
В углу появился силуэт. Женский. Довольно знакомый, но я не хотел вспоминать, откуда они мне известен. Тёмное лицо, обрамлённое копной пышных вьющихся волос, те же длинные руки, тонкие ноги, торчащие из-под юбки.
Боль рвала на куски, а женщина наблюдала, просто смотрела, как я катаюсь по полу, и жду, когда же наступит тот момент. Момент смерти. Сколько боли вынести человек? Остановись! Остановись!
— Ну, чего ты смотришь? — я лежал на полу, поджав под себя ноги. Я превращался в ничто, в кусок мяса. — Что смотришь, скажи что-нибудь? Как тебе мои м… мучения? Как, а? О-о-о!
Но в углу уже никого не было. Там поселилась тьма. Сзади кто-то хныкнул, скрипнул половицей. Кровать лязгнула, и я посмотрел туда. Пустота.
Но, боже, как болело! Жуткая, адская судорога, потом пощипывание, а после — разряд пламени прямиком в кровоточащее мясо! Ещё раз, еще раз!
Эй, кто-нибудь! Помогите мне, сделайте хоть что-нибудь! Пусть это прекратится. Убейте меня, убейте…
— Алина! — мой голос был похож на визг раненого зверя. То не вопль, а слёзы превратились в буквы и слова. — Алина! Умоляю!
Снова я плакал. Снова катался по полу. Женский силуэт отделился от тени. Вырос, почти до потолка, тонкие руки тянулись ко мне. Чёрная дымка, прекрасное лицо, тёмное, как ночь; оно дрожало, кончики губ свисали вниз, к подбородку.
— Только не сейчас! — испугался я, и на миг даже забыл о боли. — Нет! Алина, они хотят забрать меня! Алинаааа!
Страху и боли можно простить многое. Если ты не тренировался в ужасных условиях переносить адские мучения, то будь готов к тому, что в момент отчаяния, начнёшь звать на помощь, задыхаться от слёз и паниковать, как маленькое трусливое животное.
За стеклом мелькали головы. Круглые, тёмные, без лиц, без волос и ушей. Они шли мимо в сторону двери, они раскачивались, их контуры дрожали, и я понял, что это за мной. Да, да… Когда Алинин отец горел, он видел, как из пламени появляются горячие тени, дымящиеся чёрные пятна, которые в итоге и забрали его, оставив этому миру лишь обугленное тело.
— Алина! — я орал так, что охрип. Я не мог встать, я полз под кровать. Как малое дитя пытался забиться в угол, где никто не сможет достать меня.
…и тени. Глубокие, объёмные, ужасающие, будто весь я превратился в тень, и уже не могу смотреть на этот мир нормальными глазами, будто вся душа моя — это тень и боль.
Комната превратилась в тонкие руки, в полоски и дрожащие лица. Они сливались, перемешивались, и были похожи на многорукое божество, они шептали, говорили и плакали. Никогда, слышите, никогда не смотрите в тёмные углы, под кровать и в ночное окно. А, если так случится, то зажмурьте глаза, отвернитесь и помолитесь Богу. Любому, в которого верите!
Дверь отворилась. Как много раз до этого. Как по утрам со скрипом, как вечерами, как в обед. Будто только так всегда и было: комната, наполненная тьмой и открытая дверь, на пороге которой стоит Алина.
Да, она стояла там. Как теперь стоит каждую ночь. Смотрела, как и теперь смотрит. Без лица, во тьме, в клубах ночной дымки. Я всегда включаю свет в коридоре, чтобы не остаться в совершенной черноте, но, когда просыпаюсь посреди ночи, лампочка уже не горит. Хотите, верьте, хотите нет, но она не горит, чёрт бы её побрал!
— Паша? Паша! Они тут, слышишь? Ты видишь их? — голос Алины возбудился, она говорила с таким восторгом, словно на землю спустился сам Элвис Пресли или Владимир Высоцкий, словно они восстали из мёртвых. Но, нет, она имела в виду всего лишь тени. Всего лишь несуществующие, навеянные воображением силуэты.
— Помоги! Пожалуйста, — плакал я. — Дай мне таблетку. Пожалуйста!
Алина вошла в комнату и затворила дверь. Я не удивился, увидев чёрные лосины и белую рубаху. Во тьме казалось, что лишь одна её верхняя половина скользит по комнате, а ног не существует.
— Паша, — холодный голос двоился эхом, отскакивал от стен. — Паша, бабушка сегодня ночует у подруги. Она спрятала таблетки.