Страница 22 из 98
Пьяным он возвращался домой редко, и Маша никогда не злилась и не устраивала скандалов. Просто видела в Мишке маленького капризного ребенка. И ей совсем не было противно с ним возиться.
– Нет, сейчас! – Мишка покачнулся и прижался спиной к стене. – А потом меня били. В сухом остатке крестик и кошелек.
Маша замерла. В груди что– то тревожно дернулось, а потом разлилось болезненным теплом. Жалость, что ли?
Мишка вздохнул и снова пошатнулся.
Только сейчас, включив в коридоре свет, Маша поняла, какой запах показался ей незнакомым. И страшным. Мишкино лицо внизу было все в крови.
Кровь капала на размотавшийся белый шарф, на пальто, на пол.
– Миша! – простонала Маша. – Пойдем в ванную! Пойдем, маленький, я тебя умою.
– Я сам! – ответил он, скидывая на пол пальто.
В ванной Мишка просидел минут сорок – не меньше. Иногда Маше казалось, что он там потерял сознание или уснул. Тогда она скреблась в дверь.
– Подожди, – отвечал Мишка.
И она ждала. А потом возвращалась к двери ванной.
В ту ночь она так и не смогла заснуть. Прислушивалась к Мишкиному храпу и думала: а если бы у того, кто напал на Мишку, был нож? Или пистолет? Хотя, зачем оружие, если человек в таком состоянии, что вряд ли вообще понимает, что происходит? И зачем его бить, если можно забрать просто так и деньги, и нательный крест?
С тех пор у Мишки над верхней губой остался шрам.
***
Они жили, не задумываясь о деньгах. Свою мизерную зарплату Маша тратила за одни выходные, но Мишка приносил достаточно, чтобы покупать еду, какую захочется, и не экономить на колготках.
А потом случилось то, чего Мишка с ужасом ждал уже несколько недель, и фирма стала разваливаться прямо на глазах.
Денег не хватало катастрофически. Маша пыталась экономить, сначала покупая печенку вместо мяса, а потом… Да что там… Были две незабываемые недели, когда они питались овсянкой на воде по утрам и макаронами с горчицей вечером.
Маша видела, что Мишка буквально сходит с ума и надеется на чудо. Он то покупал лотерейный билетик и прятал его в самом глубоком кармане пиджака, то писал невообразимые резюме и отправлял их в монстроподобные совместные предприятия. Билеты, конечно, ничего не выигрывали, а на резюме никто не откликнулся.
Маша боялась спрашивать, чем он расплачивается с хозяевами квартиры, потому что и так знала – все деньги взяты в долг. Наверное, надо было бросать съемное жилье и переезжать хоть в Машину с бабушкой коммуналку, хоть к его родителям.
Но тогда они лишились бы своих беспечно счастливых вечеров, когда под окном перестают звенеть трамваи и перекликаться пьяные, а в комнате никого нет рядом. И есть только они, скрипучий узкий диванчик и монотонно бубнящий неподъемно– тяжелый телевизор «Горизонт». А еще журнальный столик с чашками горячего, пусть иногда и несладкого, чая; деревянная, покрытая светлым лаком этажерка с книжками; бежево– коричневый синтетический ковер на полу и четыре разношенных шлепанца под диваном.
Они прожили вместе четырнадцать месяцев и восемь дней.
А потом Мишка исчез. То есть, вообще. Его не нашли ни друзья, ни родители, ни милиция.
***
Маша не знала, но за день до исчезновения Мишка был на суде. Ну, над тем приятелем. Игорем. Он даже выступил свидетелем. Только вот свидетелем чего? Он толком не понял. Если только предыдущей жизни. До знакомства с Ларисой.
С узкой исцарапанной трибуны районного суда Мишка рассказывал о том, как Игорь хорошо учился в школе и в институте. О том, что любил животных и бегал соседке – пенсионерке в булочную. Он сам чувствовал, что его слова звучат нелепо. Но если попросили? Не откажешься ведь.
Судья лениво зевал, а две старушки в сиреневых париках по бокам от него и вовсе откровенно дремали.
Вопросов к Мишке не было. Даже у адвоката – молоденького заикающегося парня. Вот уж не думал он раньше, что адвокаты могут заикаться. Оказалось, могут. Да еще и как!
С интересом Мишку слушали только сбившиеся в кучку на задней скамейке приятели. Остальным было или наплевать, или просто не до того.
Мать Игоря пила из горлышка валерьянку. Отец сидел, опустив голову в пол, и стискивал, чуть не ломая, пальцы.
Когда Мишка, вышел из– за трибуны, его начало трясти. Хорошо, что на него больше не смотрели. И вопросов никаких не задали. Иначе, кто знает, смог ли бы он промолчать? Или попался бы, как карась на удочку.
Он был единственным свидетелем со стороны защиты. Хреновым, как он сразу понял, свидетелем не менее хреновой защиты.
Правда, от обвинения выступал тоже только один человек. Мужичок лет сорока с неразборчивой татуировкой на правой ладони. Он монотонно, будто заученный текст, поведал о том, как возвращался из магазина и увидел обвиняемого, выходящего из квартиры убитых с окровавленным ножом в руках. Парень шел, словно невменяемый, и свидетеля не заметил.
Мишка не сомневался, что если мужичок и ходил в магазин в субботу днем, то только за водкой. И еще, небось, пивком по дороге поправился. Так что, как он сумел рассмотреть Игоря и запомнить его лицо – вызывало у Мишки определенные вопросы.
Пожалуй, он очень бы удивился, если б ему кто– нибудь рассказал, что и алкаш в подъезде был. И парня с окровавленным ножом видел. Вот только закончилась их встреча совершенно по– другому. Но рассказать было некому. Может, и к лучшему. Кто его знает?