Русь

Кусты шарахаются во все стороны, открывают простор богатырскому телу. Глухой буерак становится торной дорожкой. Звери такие тропы по нескольку лет делают, а Мстислав - за пять минут. Треск стоит, хоть уши затыкай, щепки летят во все стороны. Испуганные белки прикрываются пушистыми хвостами, словно мешками с песком останавливают щепки. Конь ржанул еще раз. Теперь где-то справа. Вот, мать-перемать! Забрел куда-то в сторону, Совсем сноровку потерял. Теперь еще столько же тащится. Бурелом с готовностью раздвигается перед могучей грудью Мстислава: такого попробуй не пусти. Зеленая листва веселыми фейерверками летит во все стороны. Деревца, что случайно дорогу перебегают – сносит, будто не дерево в обхват мальчишеский, а куст тонкий. Листочки так и сыпятся. Рассерженные птицы несут околесицу за широкой спиной, им, видите ли, дома порушили. Теперь кто новые отстроит?

Заветная поляна все ближе, уже виднеется золотистый ковер зелени. Солнышко каждую травиночку оглаживает, растит, лелеет. Вот бы и огород так же всходил, а то ить совсем не растет. В лесу трава три раза за лето сменится, да деревьев семена в кусты обернутся. На огороде урожай за это время едва доходит, да и то на подоконниках дозревает. В деревне родной один мужик живет. Ох уж халявщик, все б ему задарма. Так энтот мужик страшно переживал, что человек траву не ест. Говорит вона сколько ее, родимой, пропадает. Коли б кто сготовить смог, так все б токма травкой и питались бы. И так достал бабку одну, она уж ему и так объясняет и эдак, ан нет, мужик все одно. Рогом уперся: сготовь, говорит, тогда поговорим. Бабка плюнула, пошла в лес, нарвала травы полное лукошко, да домой воротится. Глядь, а мужик ее уж поджидает, смотрит, оценивает. Пару стебельков отбросил: энто не трава говорит – культура. Бабка только плечами пожимает: мне, мол, хватит. Заперлася после этого на три дня, носу за дверь не высовывает, в окно не выглядывает, ставни закрыла, только дымоход сутки напролет дымит-пыхтит. Народ постепенно спрашивать начал: что бабка удумала? Мужик всем ответствовал – накормить меня решила, наконец-таки. День проходит, два проходит. Соседи уж на мужика поглядывают: одумается может, да бабку образумит, помрет ведь старая безвылазно три дня взаперти. Мужик для формы отпирается, но враз на попятную идет, стучит в дверь: «открой, бабуля, не случилось ли чего?» Бабка ему бодренько так: «не готово еще, милок, завтра доделаю». Покумекали, да решили погодить покудова. На следующий день вся деревня поглазеть собралась, как бабка мужика потчевать будет. Собрались, ждут. Вот уж час ждут, другой. В поле не идет никто, в лес тоже, ждут. Каждому взглянуть на чудо дивное охота, а один день и поболеть можно… всей деревней. Собрались-то с самого утра. Самые лежебоки к обеду подошли, мужик и вовсе через часок после. Зато со скамейкой, да столиком маленьким, аккурат на одного. Уселся, ждет, а бабка никак не выходит. Ждут всей деревней. Сидят, байки травят, кто вспомнит – тот рассказывает. Так до вечера просидели. Люди уж уходить собирались: спать пора, но только солнце до края коснулось – бабка вышла. Народ встрепенулся, повеселел, кто ушел уже – вернули. Сидят, смотрят. Бабка народ оглядела, пошептала что-то, перекрестилась. Мужик в нетерпении на старуху поглядывает, едва ли ложкой не стучит. Та вздыхает тяжко эдак, да рукой махает, пошли, мол. Народ заволновался: скрытно мужика кормить собралась - непорядок. Только толпа в дом решила ввалится, как вынес мужик чан здоровый, рядом со столиком поставил, за ним и бабка приковыляла, с черпаком. Хороший черпак, железный. Такого больше ни у кого не было: все деревом ели, из дерева пили, а у бабки даже кружка из стекла настоящего имелася. Старуха крышку отложила с котелка, помешала, поплескала, полный черпак набрала, да в кружку опрокинула. Варево густое получилось, красивое, цветом особенно удалось. Слабые духом едва в туалет не сбежали, сдержались из сил последних. Мужик на стакан смотрит, нос морщит. Бабка ему: «Что нос-то воротиш? Небось не отрава!» и кружку мужику протягивает. Тот нехотя берет, а только не отвертеться теперь: толпа ждет. Мужик медленно так, с пирдыхом, отхлебывает, тут и вторая часть народу не выдержала: За рты схватилась. Мужик как вкус распробовал - про все забыл, к кружке приник, кадык так и ходит, все за единый раз вылакал. Народ обалдел, друг друга щиплют: не спит ли кто? Все в трезвом уме оказались. А мужик-то тем временем еще настойки бабкиной зачерпнул, да так же без остановки выдул, тут и в толпе зашевелились – испробовать всем охота. Мужики посмелее к котелку подбежали, даже кружки где-то достали, налили, ухнули, плюнули, глаза, да носы закрыли, хряп, хряп. Вот и весь стакан. Рожи у всех довольные, будто коты в марте на валерьяночный кран наткнулись, только трезвые все. Ни в одном глазу хмелинки не пробежит. Мужики еще по одной, а бабка у двери радуется: не зря варила. Мужик, наконец, от чугунка отрывается, к бабке подходит. «Что за варево? Не пойму никак чем берет. Вроде и трезвое, а вроде и веселое. Поди разбери». Бабка рот до ушей растянула, по нраву слова пришлись. Вроде мужик и не сказал ничего, а умная баба всегда видит где ее хвалят, всякие слова подмечает. «Энто, милый, состав особый. В нем и пища и вода». Доходчиво объясняет старуха. «От такого сока и жажда пройдет и голод. В пустыни выпьешь – охладит. Во льдах – согреет. Хошь – накормит, хошь - напоит. А главное все из трав обычных, только знать надо: как мешать, да как варить. Травкой хоть одной ошибешься – несварение получишь, а не повезет – околеешь вовсе. Так что и травой питаться можно. Да только все одно огород вскопать легче».

Меж деревьев мелькает знакомая черная спина. Мстислав ускоряет шаг, скорей к заветной цели… Аж самому смешно: больно похоже на детские забавы. Помнится целой толпой по лесу бегали – кабана загоняли, в охотников играли. Бежим, орем, будто режут, палками машем. А раз и вправду кабана загнали, аккурат к скалам. Не выбраться никак, а зверь здоровый попался, толстый, тяжелый. На задние лапы подымится – в два раза выше каждого. Клыки во, с ладонь, тогда и вовсе по локоть, верно. Глаза дикие, смотрит затравленно, а мы стоим, не понимаем, ждем чего-то. Дальше что делать – не знаем. Кабан озирается, голову склонил, глаза шарят: цель ищут. А мы стоим как столбы. Нет чтоб зверю дорогу уступить: пусть бежит, только всем враз мысль в голову шальная постучалась: подхватили кто что смог, да вперед. Смерти не боялись тогда, не знали что такое, а ссадины – не страшны. Ринулись на зверя, тот почти расслабился, успокоился. Получилось-то у нас складно: никто не промазал. Глаз кабану выбили, бок пробили, всего отколошматили, а только мало кабану. Троих раскидал, правда ушиблись только, а вот еще парочку на клыки огромные насадил. Прямо в пузо загнал, негодяй. Кабана тут же повалили, добили. Парней потом едва выходили. Один до сих пор не оклемался, едва жив, в жрецах ныне ходит. А вот второй…