Страница 40 из 51
Лишь одна крутилась, настойчивая и неотвязная.
– Скажи, – проговорил Назка, – ты не дарил Аме свирель? Красивую, медную?
– Уже не помню, – Сарвеш махнул рукой, – я много что им подарил, и Тирте, и Аме… – И вдруг встрепенулся, схватил Назку за плечо. – Постой! Я столько говорил о твоей семье, но ты ни разу не спросил ни о ком, только про свирель! Не думай, не осуждаю, – добавил так поспешно, будто ждал возражений или обиды, – эта жизнь минула, о ней нечего жалеть. Но то, что осталось от прошлого – важно, очень важно. Я столько рассказал тебе, и ты не скрывай!
Назка и не думал скрывать.
Странно, как легко текли слова. Дома Назка не смог бы говорить так гладко, споткнулся бы о снисходительный взгляд, упрек или усмешку. Но Сарвеш не прерывал его ни звуком, ни жестом, лишь улыбался все шире, обнажая клыки. Грусть больше не струилась в воздухе, и ночь казалась светлей.
Когда Назка замолчал, Сарвеш до боли сжал его плечо и сказал:
– А что же тебя остановит? Ты можешь поискать свою свирель, можешь нырнуть на самое дно! Жизнь не угаснет в тебе без воздуха, и глубина тебе не страшна.
Назка замер, не в силах поверить.
Где-то там, под водой, свирель пела, хотела вернуться к нему. Это она привела Сарвеша, перекрутила жизнь и смерть, как веревку, – ведь Назка еще не услышал глубинную песню флейты, не узнал ее тайну. Тоска по ней обожгла сердце, смешалась с жаждой, со вкусом железа и сухой болью.
Назка хотел вскочить и не сумел, – Сарвеш все еще держал его.
– Только не сейчас. Дождись утра, дождись солнца.
Эти слова накрыли душу тяжелой волной, не дали вырваться, и Назка подумал: «Нет, Аме права. Он дух моря».
Назка помнил глубину другой.
Раньше, стоило нырнуть, и время растягивалось, сердце билось медленно, а мысли звенели. Море болью вгрызалось в слух, давило на кости черепа, а потом заливало душу восторгом, пьянящим, ни с чем не сравнимым.
Сейчас же все было не так.
Назка мчался вниз, быстрыми движениями расшвыривал соленую бездну. Прежде неподатливая, своенравная толща воды, теперь не могла ни вытолкнуть его, ни удержать. Солнце впиталось под кожу, пульс грохотал, вкус крови горел на языке, – и Назка забыл о воздухе, помнил лишь свою цель.
Вниз, вниз, все глубже. Пестрые стайки рыб разлетались в стороны, хищные тени проплывали рядом и тут же стремились прочь. Потоки менялись с каждым гребком, переливались то теплом, то холодом. Приближалось дно, – вздымалось пиками, чернело провалами ущелий.
Сумрак надвигался, тянулся холодными щупальцами и поглощал свет. Но странно – Назка не перестал видеть и жадно вглядывался в незнакомый мир, так непохожий на прибрежные рифы. Ни ярких красок, ни причудливых ветвей кораллов. Колыхались длинные тусклые водоросли, темные очертания проскальзывали среди них, спешили укрыться в расселинах и пещерах.
Пальцы коснулись уступа подводной скалы, и Назка замер.
Он добрался до дна. Опустился в глубины открытого моря.
Сегодня ночью, и на рассвете, и перед тем, как спрыгнуть за борт, Назка был уверен, – свирель ждет его, притянет к себе. Стоит совершить невозможное, и среди камней и песка блеснет ее медный бок. Останется лишь протянуть руку.
Но здесь не было света, дно выгибалось скалистой грядой, над ней качались тени. Где же свирель, как ее отыскать?
Я услышу ее, решил Назка. Буду слушать, пока не услышу.
Вода крадет и изменяет звуки, нет смысла напрягать слух, да и как дудка запоет, если никто в нее не дует? Насмешливые голоса старших братьев звучали в памяти, будили старую обиду. Но разве это было важно? Семья и знакомые с детства лодки, – все осталось в другой жизни. А в этой Сарвеш сказал: «Кто же тебя остановит?» И еще: «Ты будешь духом моря».
Звуки начали появляться, один за одним. Не такие, как было привычно, – дрожали в костях, отдавались эхом внутри тела. Вначале донеслись речи жителей глубины: щелкающая дробь, звон, переливающийся за гранью слуха, протяжные стоны. Голоса тянулись из-под камней, взлетали вместе с течением. А потом и сама вода начала звучать.
Разлилась искристой золотой нотой – повторилась в сердце, яркая, как смех. Потянулась, свиваясь, ввысь, и Назка увидел ее дорогу. Течение, – вихрящееся и легкое, тонкое, как лента, – уходило к солнцу, разбивая холодные потоки. Но и они не молчали, пели задумчиво и гулко, окатывали кожу прохладой. Им вторили дальние глубинные реки, неодолимые, темные, а звон одиноких струй взлетал, рассыпался брызгами и пеной. Песня лилась, бесконечная и цельная, но ни один голос не терялся в ней.
От золотой искры в сердце и до всех берегов, – напев летел, не встречая преград. А тело будто стало тростинкой, поющей вместе с морем. И солнце – едва различимое из глубинного мрака – откликалось, прорывалось сквозь толщу вод, превращало вкус волн во вкус крови.
Вот он, напев глубины, понял Назка. Тот, что я мечтал услышать.
– Я не нашел ее, – сказал Назка.
Он вынырнул только что, но первый глоток воздуха не опьянил, не заставил сердце биться чаще. Назка едва верил, что провел под водой такой немыслимый срок, – утро давно миновало, полдень сиял, дрожал бликами. А больше ничего не изменилось, Сарвеш ждал в лодке, а невдалеке возвышался корабль, недвижимый, со свернутыми парусами.