Страница 1 из 51
Таблица 1
Ануданна, писец из храма великого Ану в огражденном Уруке, говорит:
Старость настигла, приблизилась смерть,
и страшусь не успеть.
Здесь, в проклятом месте,
под разрушенным сводом,
наставленье оставлю для тех,
кто прочесть его сможет.
В этой гробнице сестра моя, Тику,
скована чарами, скрыта во тьме.
Света не видит, звуков не слышит,
час пробуждения ждет.
От одной мы матери, от отца одного,
Но меня скоро смерть заберет,
А сестра вечно юная, заклята, спит.
Если сможешь заклятие это рассечь,
Если печать ты сумеешь разбить, –
не пугайся того, что во мраке найдешь.
Там демон закован, лишающий крови, –
сестра моя Тику сокрыта внутри.
***
Холод. И нечем согреться. Когда Тику открыла глаза, было так холодно, что она едва могла шевелиться. Потом силы вернулись, и Тику смогла ходить, говорить и видеть сны.
Сейчас Тику сидит на подоконнике и прячет лицо в ладонях, словно кто-то может увидеть, как она плачет. За ней не следят, но дом заколдован, и Тику не в силах переступить порог. Она может лишь бродить по комнатам, полным красивых и непонятных вещей.
Этот город называется Оксфорд, и за окном весна. Шесть тысяч лет прошло с тех пор, как каменная плита скрыла от Тику солнечный свет. А с тех пор, как разбилась печать, миновало почти два года. И за эти долгие месяцы Тику научилась понимать чужой язык и поверила, что не сможет вернуться домой.
Те, кто держат ее в плену, приносят ей кровь. Но кровь холодная, как здешний воздух, как глаза здешних людей.
Тику смотрит в окно и глотает слезы. Снаружи огромный город и бесконечный мир. И где-то там ее хозяин. Два года Тику ждет его, но видит только в обрывочных, смутных снах.
Сколько это, шесть тысяч лет? думает Тику. Ведь это очень, очень много. Наверное, он забыл обо мне. Слезы вновь подступают к глазам, и она закрывает лицо. Наверное, я не нужна ему больше...
Но думать так слишком больно, и, чтобы унять эти мысли, Тику начинает вспоминать хозяина. Его взгляд, прикосновения, движения и слова.
В этом городе холодно, но в ее воспоминаниях земля горяча под ногами и воздух дрожит от солнечных лучей.
***
– Стена, – удивленно сказала Тику. – Раньше не было стены.
Они стояли на холме, возле заброшенного дома, – кирпичи уже начали крошиться,двери нет и на крыше свили гнездо птицы. Слева тянулась дорога, а справа была река – полноводная сейчас, но тихая. Солнце сверкало в воде каналов, сетью раскинувшихся на сколько хватало глаз.
А дальше, за каналами, стоял город. Но отсюда видна была лишь его стена, серо-желтая, ровная, еще не знавшая ни пожара, ни осады.
– Жить за стеной мы не будем, – решил Эррензи. – Наш дом будет здесь. Пусть люди прячутся за стенами, когда придет война.
Они сели в тени. Эррензи все еще смотрел вдаль, на город, но Тику это уже наскучило. Ей хотелось повидать места, где она родилась и выросла, но что толку смотреть на них издалека? Если Эррензи решит войти в Урук, она войдет туда вместе с ним. Если он решит иначе – пойдет вместе с ним по другой дороге. Эррензи был ее хозяином, и Тику смотрела сейчас на него.
Она родилась в Уруке, жила в Ниппуре, Эреду и Лагаше, и если и были в этой земле мужчины красивее Эррензи, она их не видела. Она всюду шла за своим хозяином, и он заслонял от нее весь мир. Тику не задумывалась о своих чувствах. Уже давно не было у нее ни сестер, ни подруг, и не с кем было вести женские разговоры. Но если бы ее спросили: "Ты боишься его?", Тику бы ответила: "Да". И если бы спросили: "Ты любишь его?", ответила бы: "Да".
Его рыжие волосы даже в тени сияли, словно горячая медь. Он сидел неподвижно, думал о чем-то своем. А когда хозяин думал, Тику следовало молчать и ждать. Настроение его было переменчиво, – в нем неожиданно вспыхивали то гнев, то веселье. Иногда Тику казалось, что она может предсказать каждый его жест, каждое слово. Но порой его поступки становились внезапными и странными, и Тику понимала, что совсем его не знает.
Но что с того? Она боялась его и любила, не отлучалась от него ни на миг, и потому никто больше не был ей нужен. Она так долго жила с Эррензи, что забыла лица отца и матери, забыла родительский дом.
Да и стоило ли вспоминать? Ведь она была обычной девушкой, каких в городе много. А что делают обычные люди? Они вечно трудятся, дома, в поле и на каналах. А потом приходят болезни и старость, и люди умирают. Даже верховные жрицы и цари, которые ни в чем не знают недостатка, – умирают. И те, чьи дома бедны, а урожай скуден, – умирают. Такова судьба людей.
А Тику носила вышитое платье из самого тонкого полотна, и украшения у нее были не хуже, чем у старшей жены ниппурского царя. Витые серебряные, золотые и медные браслеты: на запястьях, на плечах и щиколотках. Серьги, звенящие, стоило повернуть голову. Ожерелье с кроваво-красным рубином. Ей не нужно было трудиться, заботясь о пропитании. Злые духи, приносящие болезни, не могли к ней приблизиться, и старость ее не касалась. И рядом всегда был Эррензи.
Так к чему вспоминать родной дом?
Но Урук совсем близко – впереди, за стеной.
– Тику.
Она не заметила движения, не успела даже вздрогнуть, – а хозяин уже сжал ее ладони в своих, крепко, словно она могла упорхнуть. Она встретилась с ним взглядом, и время замедлилось, разлилось, как река в половодье.
Глаза у Эррензи были темными, но все же казались ярче огня, и, как всегда, Тику почувствовала, что в сердце оборвалось что-то и зазвенело, словно струна. И в который раз Тику подумала, что люди, должно быть, не умеют так любить, – ведь ни в одной любовной песне не пелось, что от любви к глазам подступают слезы.