Страница 14 из 51
Фитиль коптил и потрескивал, пламя билось в каменной плошке. Тени метались по потолку, а за стенами башни завывал ветер. Давно пора было погасить огонь и лечь спать, но Лабарту все сидел над письмом. Ровные строчки, красивые квадратные буквы, пергамент и чернила... Лабарту писал письмо той, что была сейчас далеко. Он не видел ее с нового года, и сколько еще не увидит? И прочтет ли она это письмо? Война пылала по всей стране, дороги стали ненадежны. Война — время изобилия, но разлука — тяжкий груз.
«От Лабарту Шай — мир!
Дитя моего сердца, Шай! Мыслями я с тобой, но телом далеко. Йерушалаим мы покинули и отступили в Бейт-Тору. И здесь будем ждать подкрепления или прихода римлян. Уже не знаю, уверен ли Шимон в нашей победе, но люди верят ему, и сам он не высказывает сомнений. Но если начнется осада, верь мне, я не останусь в осажденной крепости.
Всегда помню о тебе и хочу знать, как ты живешь. Правда ли хорошо тебе среди этих людей? В радости ли проходят твои дни? Думаю, тебе лучше было бы рядом со мной. Ведь если нужен тебе машиах, то почему признаешь того, кого не видела никогда? Почему не брата твоего, Шимона? Раби Акива назвал его машиахом. Царем его провозгласили, и люди за него умирают. Если будешь с нами, сердце мое успокоится, и Шимон будет рад встрече с тобой.
Надеюсь, увижу тебя скоро.
Люблю, как и прежде.
Лабарту»
И о чем еще сказать? Лабарту качнул головой, свернул пергамент и скрепил письмо своей печатью.
***
Отсюда, с крепостной стены, дорога казалась петляющей лентой. Горы, застывшие под раскаленным небом, крепость, ждущая осады, и люди, стекающиеся в нее, день за днем... И жажда.
Лабарту облизнул пересохшие губы.
Эта земля, прежде казавшаяся ему источником неиссякающей силы, теперь высохла и омертвела. Словно мы исчерпали ее. Я и Шай...и Шимон... Выпили всю кровь этой земли и потеряли разум под лучами ее солнца.
Жажду не утолить несколькими глотками, но приходится довольствоваться малым. А в крепости повсюду люди, и негде укрыться от их страха, ненависти и ярости. И днем и ночью видно, как бежит их кровь по жилам.
«Убивайте и не бойтесь смерти!» — так сказал Шимон, и люди повторяют эти слова.
Лабарту помнил первые сражения, восторг и опьянение победой. Кровь евреев и римлян, одинаково горячую, жаркую до пресыщения. Солнце пылало над головой, меч был невесомым, свистел, рассекая воздух. Враги, десятки, сотни и тысячи врагов, умирающих, мертвых. Клинок в крови, вкус этой крови на губах, скорость и безрассудство.
Но те сражения и победы — все в прошлом. Скоро подойдут легионы из Египта, и кольцо осады сомкнется. И что потом? Чего теперь ждать?
— Нечего больше ждать, — слова вырвались сами, сухие и резкие, как порыв летнего ветра.
А раз нечего ждать, то нужно пойти к Шимону. Немедленно. Сейчас.
И все же Лабарту медлил, глядя в чистое небо. Солнце не отпускало, звало задержаться, и тело молило остаться на стене до заката, до первых звезд. Сорвать с головы покрывало, развязать талит, снять верхнюю рубаху... И стоять, вдыхая солнечный свет, и ни о чем не думать.
Но нельзя. Нужно быть осторожным, когда живешь среди людей. Лабарту вздохнул и нырнул в душный сумрак крепости.
Он бегом спустился по лестнице, — эхо еще гудело в башне, когда он оказался у дверей в покои Шимона. Здесь не было стражи: так велел Шимон. Да и кто осмелился бы переступить порог без дозволения Бар-Кохбы? Никто, кроме Лабарту.
Но в крепости слишком много людей. И поэтому Лабарту постучал.
И вошел, не дожидаясь ответа.
Шимон был один, и это было хорошо. Теперь его трудно застать в одиночестве. Люди толпятся вокруг него, днем и ночью. Еще бы, он же машиах. Лабарту почувствовал, как губы кривятся в невольной усмешке. Впрочем, если и есть машиах, то кто, как не мой Шимон?
Шимон сидел под окном, в квадрате солнечного света. Лабарту опустился напротив, прямо на каменный пол. Эту комнату пытались сделать похожей на жилище царя: принесли подушки, стол для письма, бронзовые светильники... Но какая может быть роскошь в осажденной крепости? Да Шимон никогда и не стремился к роскоши.
— Плохо выглядишь, — сказал Лабарту.
И правда. Шимон похож был на человека, страдающего от долгой, изнурительной болезни. Он был бледен, но скулы горели от лихорадочного румянца.Под глазами залегли тени, а волосы потускнели. Лабарту знал, что и сам выглядит немногим лучше.
— Ничего, — отрывисто ответил Шимон. Даже голос его изменился. Только взгляд остался прежним: темным, пронзительным и ясным. — Я сильнее, чем ты думаешь.
Лабарту усмехнулся, криво, невесело. Конечно... В этом весь Шимон: едва-едва стал сам себе хозяином, а полагается лишь на свою силу, больше ни на что. Принимает помощь, но не слушает советов.
— Может быть, — медленно проговорил Лабарту. Бар-Кохба встретился с ним взглядом, и не опустил глаз. — Может быть, ты сможешь терпеть, даже когда боль разгорится в тебе. Будешь довольствоваться парой глотков, изредка, украдкой. Не утеряешь ясность мыслей, когда всюду будешь видеть лишь кровь. — Шимон едва заметно дернулся и смял пергамент, который держал в руке. Лабарту замолк на мгновение, а потом продолжил: — Когда жажда превратится в неистовое пламя, быть может, ты устоишь перед ней. Не потеряешь разум, и не кинешься тушить пламя кровью. Не начнешь рвать в клочья всех, кто попадется тебе на пути, пока они не...
— Замолчи! — Шимон вскочил, отбросив пергамент.
Лабарту поднялся сразу же, одним движением, резко. В солнечных лучах заплясали пылинки.