Камень нищего

У дверей второразрядной церкви, превращённой в больницу, двое снаряжали печальный груз в последний путь. Кафедральный собор отвели молебнам, возносимым епископом и приближёнными о здравии, преимущественно, своём бесценном. Здесь же звучали речи более приземлённые:

– Надо было разбить госпиталь поближе к могильнику. Нечего телеги со жмуриками через полгорода гонять у всех на виду и порожняком обратно!

– Ага! Чтоб самим задохнуться? Хотелось бы подышать немного…

– Верно говорят, перед смертью не надышишься. И времени не дадут, и воздух не обещали.

– Привыкли уже к этому адресу. Ежели чего, хворым проще дойти и не так страшно.

Похоронные процессии выстраивались в очереди к кладбищу пред узким мостом через заполненную отбросами щель. Особенно заминка раздражала тех, кто по окончании погребения торопился уйти, покуда имеется возможность. Гробов становилось больше, а следовавших за ними всё меньше. Иногда кто-нибудь в одиночку вёл в поводу лошадёнку, впряжённую в повозку, с верхом заполненную мертвецами. Бедняков, коим не нашлось местечка втиснуться, или тех, о ком некому позаботиться, сваливали прямо с колёс в костры, чадящие немного в стороне и накрывшие город непроницаемым куполом смрадного дыма, под который не залетали птицы и даже ветры не задували. Безнадёжный больной, зная о неизбежности своей участи, заранее облачился в саван, но не позаботился об его чистоте.

Оказавшись внутри импровизированной больницы, недолго было уверовать, что дорога на погост – путь избавления. Горожане притерпелись к утратам. Однако к телесным мукам, ещё раз убедился Фридрих, даже со стороны привыкнуть невозможно. Приходилось останавливать мысли, чтобы не пожелать тому, кому невольно продлеваешь страдания, скорейшего их конца.

– Рад видеть? – приклеилась жутковатая улыбка к изуродованному язвами лицу. Отдельных болезнь щадила, сводя в могилу прежде, чем успевала обезобразить, но обратного не случалось. Видать, этот на свою беду оказался крепок. С ходу не удалось распознать в несчастном знакомого. Но тот был уверен, что не спутал. – Господин защитничек! Как лучше выгляжу: в маске, или таким?..

– Теперь осознаёте, – Фридрих наконец догадался, кто перед ним, невольно отстранившись, – каково было терпящим от вашей руки? Скажем, голодным детям… Думали, самому не суждено испытать боль?

– Не осёл, – хрустнула корка на растрескавшихся губах, – знаю, все издохнем, но прожитого не стыжусь. А как с ними ещё? Сегодня тянут, что плохо лежит, завтра начнут резать кошельки или глотки добропорядочным горожанам. Чего меня спрашивать! Лучше спроси детишек из приличных семей, которые мрут как мухи тут рядом: ведают ли, за какую вину? И сам недолго протянешь. Карга с косою всех уравняет. Так что твои морали впустую. Я честно выполнял работу, получше некоторых! Всем, кому требовалось, развязал языки, чтоб выложили правду. А ты многих исцелил?

– Всем? – недоверчиво переспросил учитель, проглотив обидное, но справедливое последнее замечание.

Меньше всего огорчит, если этого не окажется в числе спасённых. Счёт которым так пока и не открылся. Подобное отношение к пациенту мало вязалось с врачебной этикой. И благородный рыцарь, наверно, искренне б не обрадовался, что ненавистный враг сражён не его клинком. Но самому никогда не приходилось носить доспехов, меча в руке не держал по прямому назначению. И вряд ли б сумел утолить жажду мести этому, чистому с точки зрения закона, изуверу благовидным способом. Палачу же такие душевные терзания по природе были чужды. Даже не гнушается хвастать!

– На безъязыкую что ли намекаешь? Зря! У нас и такие обретают дар речи, – вырвался похожий на удушье смех. – Та кивала на всякий вопрос, прежде чем успевали задать. Допрашивали больше для виду. Испробовать – как долго высидит на «фараоновском троне», не отдав концы. Следующего шибко хотелось разговорить, да переборщить опасались, слаб больно… Ну прям как я сейчас! Однако тот всех перехитрил, даже начала не дождавшись. С нас какой спрос? И притронуться не успели... Циклопова же шлюшка снова очухалась. Когда потеряли к ней интерес. Заверещала и задёргалась так, будто ещё что-то важное забыли спросить. Дура-дурой. И жизнь кончила по-дурацки. Да шут с ней. Главное, с ведьмой прошло, все остались довольны. С понятием «железные дрова» выбрали, другое не понадобилось… И поупрямее обламывали! Теперь мстит за свою слабость… – поток свистящего воздуха из перекошенного усмешкой рта становился тише. В стекленеющих глазах, напротив, всё явственнее проступал страх. – Говорят, это она... Меня ей мало?..

«Завись от неё, – отвернулся Фридрих, – все б продолжали жить, без разницы, достойны или нет. А если б от?..»

Он понял, что смертельно устал. И коль сейчас не окажется вне стен больницы, рухнет на месте, пристроится в обнимку к кому угодно, в надежде, что заберут с собой туда, где не будет нужды сражаться, проигрывая битву за битвой.

*****

Слоняясь по опустевшим улочкам, чуть не споткнулся о чьи-то ноги. Хотел развернуться и пойти позвать ряженых, чтоб ещё одного не забыли погрузить в телегу с молчаливыми пассажирами. Но припорошённое снегом препятствие ожило, и над подобранными коленками высунулась посиневшая ладошка. Машинально порылся в кармане и протянул всё немногое, что там нашлось.

– Не надо деньги… – проскулили, отталкивая монетки.

– Почему? – не понял учитель.