Сумеречная мелодия

– Из рук смерти? Пожалуй, да, – криво усмехнулся Цеста. – Нет, Павле, забраться туда оказалось несложно. И не слишком опасно. Было бы еще проще и надежнее, если бы я все обдумал заранее и подготовился… – он довольно долго странным взглядом смотрел на инкрустацию на столе.

– Значит, мячик не скатился? – тихо спросил Павел. – Ведь на самом краю лежал все это время…

– Не скатился. Его кое-что держало, – медленно ответил Цеста, не отводя взгляда от столешницы. – Там были всякие обломки, железо, кирпич. И оторванная по локоть рука. От нее, конечно, одни кости остались. Детская рука, судя по размеру. И держала мячик.

Павел содрогнулся, вспомнив, как часто сам держал этот мячик в руках, а то и в постели.

Кусок неба над кронами деревьев неуловимо посветлел. Пригасли огни на Холме, почти сливавшемся в ночной темноте со звездным небом. Когда Холм засыпал, для остального города обычно начиналось утро.

Павел рассеянно наигрывал что-то одной рукой, держа другую, изрезанную осколками, на коленях. Цеста подошел к проигрывателю, с хрустом наступив на останки погибшей рюмки, снял с круга пластинку. Подумал, положил ее на стол, выбрал бутылку с чем-то прозрачным, надеясь, что это водка, пустой стакан, плеснул в него и протянул Павлу. Тот удивленно моргнул.

– На этом предлагаю оставить прошлое в прошлом и начать сначала. Забыть эту чертову песню и творить, потому что, как бы то ни было, другого способа расплатиться за наши грехи для нас не существует, – Цеста отсалютовал бутылкой, сделал глоток из горлышка и, добавив: – И ну ее к дьяволу! – схватил пластинку со стола и с сильным размахом послал в окно.

Черный диск сверкнул в последний раз в свете лампы, пересек пустое пространство сонного сада, ткнулся в ствол векового дуба, еще целым отлетел рикошетом в центр лужайки и с громким сердитым звоном вдребезги разбился, ударившись о мраморного дельфина.

Павел проводил пластинку жалобным взглядом, непроизвольно дернулся, словно хотел броситься следом за ней – спасать, – и глубоко вздохнул.

– Забыть все равно не получится. Но будь по-твоему, – и залпом выпил то, что было в стакане.

 

 

Цеста остановил машину на набережной, вышел, облокотившись о парапет, посмотрел вниз, потом спустился по лестнице к воде. Птиц не было, прохожих тоже, в этот ранний час река была совершенно пустынна.

Цеста стоял на самой кромке у воды и задумчиво смотрел перед собой, мысленно видя стройный силуэт женщины и темно-рыжие волосы, рассыпанные по спине.

– Ты думала когда-нибудь, сколько крови на руках у твоего Хенрика?

Маргит снова обернулась, и первые лучи восходящего солнца придали золотистый отблеск ее зеленовато-карим глазам.

– Будто на твоих руках ее нет!

Цеста резко остановился. Никогда за все эти годы они не обсуждали то, что произошло в доме их друга и покровителя. Это была запретная тема. И вот теперь Цеста задохнулся от неожиданности, чувствуя себя так же нелепо и растерянно, как если бы она отвесила ему пощечину или плюнула в лицо.

– Ты смотри, береги себя, – примирительным тоном произнесла Маргит, тоже растерявшись. – Никто не знает, что теперь будет, а твоя порывистость…

– Если бы не моя порывистость, мы бы вообще ничего так и не узнали и жили бы с ним… – прошипел Цеста и резко замолк, увидев лицо Маргит.

– Ты предпочла бы… не знать? – потрясенно произнес он. – Черт возьми, ты предпочла бы не знать?

– А почему бы нет? – огрызнулась она. – Тогда ты был бы здоров. Закончил бы консерваторию, а я…

– Ты любила его? – почти выплюнул эти слова Цеста, невольно поморщившись. – Ты и его любила? А как же твой Хенрик? Тогда ты не встретила бы его…

– Почему же? – зеленые – сейчас злые и совершенно зеленые – глаза блеснули. – Встретила бы. Только не беженкой без крыши над головой, а женщиной с положением. И у меня был бы выбор.

Цеста только руками развел.

– Ты никогда этого не поймешь. У тебя слишком все просто, – вздохнула Маргит. – Идем дальше? От воды холодно…