Страница 96 из 109
– И я убил его, – спокойно произнес Цеста. – Зарезал. Охотничьим ножом, который он сам подарил мне. Вполне сознательно и продуманно, хотя это оказалось куда страшнее, чем мне представлялось. Ужасно много крови… Мне было четырнадцать.
Раздался тихий звон. Павел с удивлением посмотрел на свои руки – он уже какое-то время крутил в пальцах рюмку, поднятую с пола, и теперь ее тонкая ножка внезапно переломилась в судорожно стиснутой руке.
– Мы с Маргит бежали. Нам было страшно. Мы понимали, что могли невольно услышать что-то лишнее, увидеть лица, которые нам не следовало видеть. Артур хорошо чувствовал, откуда дует ветер, и умел подладиться к любому режиму. И мог помочь другим – у него были хорошие связи. У него бывали люди, сочувствовавшие нацистам, но стремившиеся завоевать прочное положение среди будущих победителей. А то и главенствующее положение. Бывал у него и наш покойный президент.
– Что? – не выдержал Павел. – Сам Ворон? А я всегда думал, что он убежденный коммунист.
– Тогда у него было другое имя и совершенно другая биография. Я даже мельком видел, как Артур знакомит его с Вальденфростом. Этот-то никогда не скрывал свое вестфальское произношение, но на сторону победителей переметнулся легко и на удивление рано. У него безупречное чутье и способность выкручиваться… И ноги у него тогда еще были одинаковой длины… Думаю, это он помог Хаврану сменить личность. В общем, нам с Маргит следовало исчезнуть, не оставляя следов. Измучил я ее тогда… Как раз после… после смерти Артура у меня начались приступы невыносимой головной боли. Совпадение? Едва ли. Божья кара? Или просто воздействие разочарования, потрясения, осознания вины? Никаких лекарств у нас не было, мы не знали, как с этим быть, а во время особенно страшных приступов я становился неуправляем, даже опасен. В конце концов нас приютила одна цыганская семья, и однажды, – Цеста покачал головой и усмехнулся, – на них напали фрицы. Цыгане безуспешно пытались спрятаться, у меня же, стоило только услышать эту ненавистную лающую речь, будто что-то взорвалось в мозгу. Я подхватил где-то ржавый штык и убил двоих, после чего остальные мужчины тоже взялись за дело. Тогда моя болезнь спасла нас всех, но после этого на меня стали посматривать с опаской, и мы предпочли уйти. В любом случае мне не дотянуть бы до конца войны, если бы не Маргит. Ей я обязан больше, чем кому-либо в этом мире… А! – Цеста встряхнулся, несколько раз моргнул и продолжал, откинувшись на спинку кресла: – Потом она сумела пристроить меня в один интернат…
– Я знаю, – кивнул Павел. – Вы там лазали по руинам…
– Ну да. Никто там так и не смог разобраться в моей проблеме, но стало легче. И через несколько лет я смог выйти оттуда в большой мир. У меня было другое имя, да и внешне я сильно изменился. Учиться дальше мне даже в голову не пришло, и я просто стал делать единственное, что умел, единственное, чему меня учили, – петь. Наверно, мне везло на нужных людей, впрочем, и сам я делал все, что было в моих силах. Я словно стремился что-то доказать. Или просто заполнить пустоту. Никто ничего не знал о моем прошлом, намеки на потерю памяти никого не удивляли, и все пути были передо мной открыты. Но больше не было Маргит.
– Вальденфрост? – спросил Павел.
– Сам догадался?
– Сам догадался.
– Она была одна, она устала и растерялась, и отчаянно искала опору среди потерь и страха, когда ей встретился сильный и властный человек, который мог защитить ее от всего. Однако жизнь с ним означала для нее балансирование на лезвии ножа. Думаю, теснее всего ее привязал к этому монстру именно страх. И азарт. Сознание того, как мало значит человеческая жизнь для тех, кого она видела вокруг себя, и сознание тайны, которую она хранила. Сознание того, как легко этот мужчина пожертвует ею, если почувствует в ней малейшую опасность. Жизнь на лезвии ножа ей подходит. То есть это мне хочется думать, что именно так все и было, – вздохнул Цеста. – Что не было между ними чего-то еще. Всегда хотелось… Годы спустя она разыскала меня. Она радовалась, что моя карьера идет в гору, пока не узнала тот диагноз… Она-то думала поначалу, что все прошло. Впрочем, об этом ты знаешь. В наших отношениях установилось одно правило – никто никогда не должен был узнать о том, что связывало нас прежде. Мы сильно изменились за эти годы, мы стали взрослыми людьми, и вряд ли кто-либо узнал бы в каждом из нас в отдельности тех подростков, но вместе… Мы были уж очень эффектной парой.
Павел кивнул, искренне соглашаясь.
– Я не думал, что когда-нибудь смогу вот так свободно рассказывать об этом, – заметил Цеста. – Но теперь все иначе. Хаврана больше нет, Вальденфрост далеко, а главное – тебе я доверяю. И думаю, тебе стоило это выслушать. Ты использовал чужую идею. Я же убил человека, которому обязан всем, что знаю и умею. И никуда от этого не деться.
– Спасибо, Йирко, – прошептал Павел, стряхнул на пол осколки хрусталя, которыми, оказывается, уже изрезал пальцы, и вдруг внимательно посмотрел на Цесту и произнес: – А мячик? Я так и не собрался спросить, как ты достал его? Было действительно трудно? Как вы тогда говорили – вырвать из рук смерти…