Страница 64 из 109
* * *
Цесту вели по казавшемуся бесконечным пустому и плохо освещенному коридору, и он едва осознавал происходящее. Когда высокий, подтянутый мужчина обратился к нему недалеко от выхода из студии на пустой вечерней улице и предложил следовать за ним, на ум пришла одна-единственная мысль: – «Вот и оно!» – и так до сих пор и вертелась в мозгу. Все остальное задавил, словно наехав гигантским бульдозером, внезапный и жестокий приступ боли.
Ягла шагал в паре десятков метров позади и явно хотел догнать и спросить о чем-то, но, поняв, что происходит, замедлил шаг, стараясь, чтобы это не бросалось в глаза, и спокойно прошел мимо.
Такое бывало. Смертоносно-вежливое предложение проехать куда-то без уточнения, куда именно, могло означать допрос, арест, исчезновение без следа…
В тот день, незадолго до его ухода, кто-то из капелы к слову упомянул Хрдличку. Цеста сделал вид, что не расслышал. Праздничный концерт и самоубийство президента не обсуждались ни разу за прошедшие три недели, просто шла напряженная работа над новым альбомом, из которого с общего безмолвного согласия было выкинуто несколько действительно «рискованных», как выразился бы Хрдличка, песен. На Цесту посматривали с опаской. Все ждали, что чем-то его выступление откликнется. И в охватившем крохотную страну в центре Европы мертвом штиле никто не знал, как себя теперь вести и куда подует ветер. В любом случае, рассчитывать на кардинальные перемены вроде бы не приходилось, разве что к худшему.
Шаги Яглы стихли в пустом переулке, и Цеста, так и не произнеся ни слова, ничего не спросив, последовал за обратившимся к нему мужчиной, слыша за спиной шаги другого.
Вероятно, следовало бы броситься в сторону, ошеломить одного из них неожиданным ударом – жилистый певец был крепче и сильнее, чем казался с виду, у него могло получиться… Но что дальше? Куда он мог бежать, где прятаться? К тому же у него как будто разом растаяли все кости в ногах, и он смутно удивлялся, что их удается как-то переставлять. А дома была Полина, как раз вчера она вернулась из Польши…
Цеста пошатнулся: внутри черепа будто прижгло раскаленным железом, но каким-то образом он устоял на ногах, потянулся рукой ко лбу, и его подтолкнули вперед. «Вот и оно», – постоянно повторял где-то там, внутри, в самом очаге боли, чей-то, может быть, его собственный, голос, почти в ритме песни. Стены плыли и изгибались перед глазами, тускло горевшие лампы превратились в мутные желтоватые пятна.
Звук отворяемой тяжелой двери донесся словно издалека, и Цесту снова подтолкнули вперед, в абсолютно пустую комнату.
– Ждите, – бросили ему, и дверь захлопнулась. Цеста не без труда запихал плохо слушавшуюся, налитую свинцом руку в карман, чтобы обнаружить, что таблеток, которые он держал при себе постоянно вот уже более десятка лет, нет на месте. Смутно удивившись, он сообразил, что их отобрали при обыске, как и часы и документы, и обругал себя за то, что не обратил внимания. Нужно было попросить, уговорить, любой ценой выпросить… Впрочем, при том как этот обыск происходил, вряд ли можно было рассчитывать на понимание или сочувствие.
– Что ж, может быть, это и не худший вариант, – пробормотал Цеста и попытался оглядеться слезящимися глазами.
Он находился в помещении без окон, с голыми, выкрашенными какой-то светлой краской стенами. Комната была освещена, даже довольно ярко, но ни цвет ее стен, ни размер Цеста не в состоянии был определить. Она казалась ему убийственно тесной, и в то же время противоположная стена находилась недостижимо далеко. Сияющие пятна прикрученных к светлому потолку ламп резали глаза. Цесту мутило от неприятного запаха, который он не рискнул бы определить. Впрочем, может быть, запах тут был и ни при чем.
Он повернулся и шагнул к ближайшей стене. Стена качнулась перед глазами, собственный вес увлек его вперед, и Цеста тяжело врубился в бетонную крашеную поверхность плечом и медленно сполз на пол. Перед глазами плясали круги, образованные из желтого света ламп, они сливались в один, разделялись, скользили в стороны. Цеста закрыл глаза, повернул голову, чтобы прислониться мокрым от пота виском к стене – голая крашеная поверхность казалась прохладной.
Маргит – возникло откуда-то слово, очень важное слово, значение которого еще следовало вспомнить.
«Маргит,» – прошептал Цеста, сворачиваясь в клубок у стены.
С тяжелым лязгом дверь отворилась, и охранник решительно вступил в комнату, готовый к нападению, крику, бурной истерике – всякое бывало. Красавчик-певец вел себя на удивление спокойно. Он сидел, опираясь узкими плечами и головой о стену, вытянув одну худую ногу и согнув другую в колене, и только пошевелил головой, обратив к двери невыразительный взгляд широко расставленных серых глаз. Охранник сразу отметил, что взгляд этот, обычно так и сиявший мощным внутренним свечением – этот взгляд отлично знала вся страна, – казался потухшим, будто подернутым маслянистой пленкой. Лицо посерело, тоже словно присыпанное пеплом, худые щеки ввалились еще больше, резко обозначив кости черепа, широкие скулы выпирали сквозь тонкую кожу белыми пятнами. Охранник покачал головой и коротко приказал: