Страница 61 из 109
Во время невыносимо долгого, безжалостно терзавшего натянутые нервы проигрыша каждый ощущал себя так, словно в глухом лесу внезапно оказался без проводника. Люди удивленно посматривали на хрупкую черную фигурку на сцене, державшуюся поразительно прямо, хотя, казалось бы, мощь мрачно-торжественной музыки должна была раздавить ее. Цеста глядел вверх, в поблескивающие снаружи золоченым узором квадраты кессонов, заключавшие в себе глубокие тени, на математически выверенную, исполненную абсолютной точности картину, которой правильные прямоугольники аспидной черноты придавали жутковато-мистический вид.
В голове кольнуло, и Цеста вдруг почувствовал, как где-то внутри красным туманом всколыхнулась злость, бешеная ярость, которая редко проявляла себя. Внезапно он вспомнил Плеса, вспомнил несостоявшегося арфиста Хрдличку с его таинственными делами и искалеченными руками, вспомнил… многих других.
Он старательно, с полным контролем над своим уникальным инструментом выводил последние ноты, а взгляд его снова обратился к пожилому мужчине в первом ряду. На щеке Хаврана что-то блестело узкой дорожкой – слеза.
Не сводя с него взгляда, Цеста довел последнюю гласную до конца тихим, постепенно замирающим во тьме серебристым звоном, а потом внезапно завершил песню резким, неожиданным, болезненным вскриком, ощущавшимся почти как удар в лицо. Хавран вздрогнул, опухшие глаза широко раскрылись и встретили прямой, полный внутренней силы взгляд других глаз – серо-стальных и блестящих, в которых стоял жестокий, непроизносимый вопрос.
Франтишек украдкой вытер мокрый лоб, Ягла уронил палочку, выскользнувшую из потных пальцев, но настолько оглушительной казалась наполнившая зал тишина, что стука ее никто даже не заметил.
Цеста молча поклонился, развернулся и ушел со сцены. Заготовленная заключительная речь показалась бы сейчас совершенно неуместной. О какой-то там награде, на которую намекал Хавран, не вспомнил ни сам Цеста, ни те, кто должны были ее вручать.
* * *
Цеста не мог найти себе места – уже второй вечер с тех пор, как во всех новостях пронеслась трагическая весть о смерти пана президента. В газетах писали о сердечном приступе, однако по городу ходили тревожные слухи. Оглядываясь, люди испуганно шептали: самоубийство!
Бесшумно ступая босиком по мягким коврам, Цеста бесцельно расхаживал по пустым комнатам.
– Действительно поверишь тут во всякую чертовщину! – громко объявил он, подходя к столу и наливая себе стопку сливовицы.
Но стопка так и осталась стоять на столе: со стороны перистиля послышался явственный шорох. Цеста настороженно прислушался.
Был поздний вечер, в темном проеме окна отражался интерьер комнаты, в открытые форточки доносился шелест дождя. Непонятный звук повторился, потом как будто раздалось приглушенное ругательство. Слух у Цесты был тонкий.
Пару раз на Фэзандери уже пытались влезть грабители. Оружие у Цесты было, но за ним пришлось бы идти к сейфу в комнате в другом конце коридора. К тому же ему почему-то казалось смешным испуганно направлять на позднего посетителя пистолет.
Цеста узкой быстрой тенью проскользнул в комнату, выходящую на перистиль, прошел в тамбур. Сквозь стеклянную дверь ему виден был мужской силуэт, привалившийся к колонне – среднего роста, в слишком легком для ненастной погоды пиджаке. Человек отступил от колонны, движение его было знакомо быстрым и порывистым, и Цеста распахнул дверь, вышел на холодный мрамор перистиля и как раз успел поддержать едва не потерявшего сознание Хрдличку.
Он отвел Хрдличку в другую комнату, где была кушетка, и интендант тяжело сел на нее, выпустив судорожно стиснутый край рубашки Цесты и оставив на нем темное пятно.
– Какого дьявола? – поинтересовался Цеста.
– У тебя есть что выпить? – незнакомым хриплым голосом спросил Хрдличка.
– Разумеется, – Цеста принес свою уже наполненную стопку.
Хрдличка, нахохлившись, сидел на диване, еще больше обычного напоминая какого-то представителя птичьего племени – мокрого и взъерошенного, с подбитым крылом, – и сжимал правой рукой раненое левое плечо. Он отлепил мокрую ладонь от скользкого от крови рукава, протянул руку за стопкой, и Цеста вздрогнул: Хрдличка был без перчаток. Он залпом влил в себя сливовицу, передернул плечами, поднял на Цесту свои огромные голубые глаза.
– Девка твоя сейчас здесь?
Цеста мотнул головой.
– В Варшаве, на съемках. Не хотела уезжать, но я ее буквально заставил – лучше ей сейчас быть подальше от меня.
– А цербер твой?
– Дядя Иштван и его жена живут в сторожке и сейчас скорее всего спят. Как думаешь, могли они тебя видеть?