Страница 6 из 109
Так или иначе, Павел оказался совершенно прав: тонкий невысокий юноша шествовал им навстречу упругим шагом, рассеянно оглядывая темную в желтых огоньках отражающихся фонарей воду Дуная. Ветер с реки трепал густые темные волосы, тонкий свитер вряд ли защищал от ночной прохлады, а ворот рубашки был беспечно и вызывающе распахнут. Впрочем, юноша не ежился – шел, расправив неширокие плечи.
Павел и Олдржих остановились, поджидая, пока он приблизится, и композитор неуверенно обратился к нему:
– Наздар[2]. Пане Цесто?
Парнишка остановился, оглядывая их без малейшего удивления или любопытства, хотя вполне доброжелательно – словно собирался вежливо выслушать, а затем целеустремленно следовать дальше. Взгляд у него был неожиданно ясный и в то же время какой-то шальной. В пронзительно светлых глазах затаилась опасная отчаянность, словно у игрока, следящего за шариком рулетки, ожидая, придется ли ему вздохнуть с облегчением и продолжать игру или же удалиться и пустить себе пулю в висок. Или прыгнуть с моста в Дунай…
– Это я, – не сразу ответил он и бросил взгляд вперед – вдоль набережной, словно что-то ждало его там, в темноте.
– Шипек, – неуверенно представился Павел. – Вы, может быть, обо мне слышали? Я – композитор… Я думал предложить вам…
– Я не хотел бы сейчас об этом, – Цеста прикрыл глаза на пару секунд, словно справляясь с болью, тошнотой или каким-либо еще неприятным ощущением, сглотнул и вдруг улыбнулся спокойной, словно бы извиняющейся улыбкой. – Простите. Но сейчас в этом уже нет смысла.
– Вы чем-то заняты? Куда-то спешите? – внезапно обретя уверенность, Павел окинул его настороженным взглядом.
Цеста с резким смешком мотнул головой.
– Нет. Абсолютно.
Снова скользнув ищущим взглядом по темной воде внизу, юноша прислонился к каменному парапету.
Штольц тоскливо вздохнул и пошарил по карманам в поисках сигарет, коих, увы, не оказалось.
Сильный порыв ветра рванул воротник Цестиной рубашки, ударив в худое тело, защищенное только тонким, продувавшимся насквозь свитером, и юноша заметно вздрогнул. Павел поднял воротник пиджака.
– Здесь холодно, – отметил он. – Может быть, зайдем все вместе… Тут неподалеку была отличная госпудка[3]…
– Почему бы нет? – молодой человек пожал плечами. – Хотя у меня тут…
Он сунул руку в карман брюк и не без труда вытянул оттуда плоскую флягу с остатками светло-желтой жидкости. Фляга была открыта, пробка отсутствовала, но часть содержимого еще плескалась внутри, источая убойный запах.
– Говорили, что это приличный виски, – задумчиво поделился Цеста, с большим сомнением глядя на фляжку.
– Кто только это сказал?! – возмущенно вопросил Павел, вырвал фляжку у него из руки и швырнул в реку; она только и успела блеснуть, отражая электрический свет, а плеска не было слышно в постоянном колебании волн. Цеста со слабым удивлением осмотрел промокшие насквозь брюки и низ свитера, машинально вытер мокрую руку о влажную одежду и снова слабо улыбнулся.
– Идем с нами? – предложил Павел.
Цеста кивнул, но тут же предупредил, нахмурившись:
– Только – ни слова об этом!
– О чем? – переспросил Павел.
– На концерте. Вчера… Или это было позавчера? – он перевел взгляд – все-таки поразительно ясный – с Шипека на Штольца. Ничто в его абсолютно внятной речи и четких движениях не выдавало его состояния. – Вы там не были?
– Нет, – заверил его Олдржих.
– Ну и слава богу! – выдохнул Цеста и решительно шагнул на проезжую часть, полностью игнорируя едущие мимо автомобили.
Штольц тихо выругался и снова машинально ощупал карманы в поисках несуществующей сигареты.
Какая-то ненормальная пташка затренькала в саду в предвкушении рассвета, хотя было еще совсем темно. Штольц из неосознанного стремления к порядку отнес на кухню пятую обнаруженную в гостиной-студии пустую бутылку – она уютно прикорнула в мягком кресле и, вполне возможно, сидела здесь уже не первый день. Штольцу казалось, что они выпили не так много, дома, по крайней мере. Они ведь еще музицировали, хотя одно другому, конечно, не мешает…
Он вошел в соседнюю комнату. Павел сидел, скрестив длинные ноги и откинувшись в кресле, и задумчиво созерцал юношу, вытянувшегося на кушетке.
Цеста был бледен, круги под глазами сливались с тенью от длинных и густых ресниц, застывшие в сонной неподвижности черты напоминали точностью линий лик мраморной статуи, только губы, будто прорисованные твердой рукой, слегка кривились то ли в начинающейся улыбке, то ли в недовольной гримасе.
– Чертовски красив, а? – поделился впечатлениями Павел и глубоко, мечтательно вздохнул.
– Ну я понял! – раздраженно заметил Штольц. – Понял, в чем была твоя истинная цель. И ты своего добился: этот красивый ребенок спит у тебя на кушетке. Кстати сказать, на моей всегдашней кушетке!
– Ты ревнуешь, – улыбнулся Павел. – И ты глубоко неправ.
– Ты посмотри, это же совершенное дитя! Если что – это будет отягчающим обстоятельством.
– Чтобы пьянствовать, он достаточно взрослый, значит, он достаточно взрослый и для всего остального, – отрезал Павел. – Но, уверяю тебя, он здесь вовсе не потому, что он мне нравится…
– Но он тебе нравится!
– Не шипи – разбудишь. Мы не знаем, чем могла закончиться для этого парня вчерашняя ночь. Ты согласен?
– Его можно понять, если вспомнить его подругу, – фыркнул Штольц.